"Станислав Лем. Маска" - читать интересную книгу автора

роз капали на меня с сетки, подвешенной к потолку, и я видела свое отражение
в похотливых глазах худощавых пэров и в неприязни, выползающей на
раскрашенные лица женщин.
В окнах от потолка до паркета зияла ночь, в парке горели смоляные
бочки, а между окнами, в нише у подножья мраморной статуи, стоял человек,
ростом ниже других, окруженный придворными в черно-желтых полосатых одеждах.
Все они словно бы стремились к нему, но не переступали пустого круга, а этот
человек, один из всех, когда я приблизилась, даже не посмотрел в мою
сторону.
Поравнявшись с ним, я приостановилась и, хотя он даже отвернулся от
меня, взяла слабыми кончиками пальцев кринолин и опустила глаза, будто
хотела отдать ему глубокий поклон, но только глянула на свои руки, тонкие и
белые, и, не знаю почему, их белизна, засиявшая на голубом атласе платья,
показалась мне чем-то ужасным. Он же, этот низенький господин или пэр, за
спиной которого возвышался бледный мраморный рыцарь в латном полудоспехе с
обнаженной белой головой и с маленьким, будто игрушечным трехгранным
мизерикордом, "кинжалом милосердия"[1], в руке, не соизволил даже взглянуть
на меня, он говорил что-то низким, как бы сдавленным скукой голосом, глядя
прямо перед собой и ни к кому не обращаясь. А я, так и не поклонившись ему,
только посмотрела на него быстро и пристально, чтобы навсегда запомнить лицо
со слегка перекошенным ртом, угол которого был стянут белым шрамиком в
гримасу вечной скуки.
Впиваясь глазами в этот рот, я повернулась на каблуке так, что зашумел
кринолин, и пошла дальше. Только тогда он посмотрел на меня, и я сразу
почувствовала этот взгляд -- быстрый, холодный и такой пронзительный, словно
бы к его щеке прижат приклад, а мушка невидимой фузеи нацелена на мою шею
между завитками золотых буклей, -- и это было вторым началом. Я не хотела
оборачиваться, и все же повернулась к нему и, приподняв обеими руками
кринолин, склонилась в низком, очень низком реверансе, как бы погружаясь в
сверкающую гладь паркета, ибо то был король. Потом я медленно отошла,
размышляя над тем, отчего, зная все это так твердо и наверняка, я чуть было
не совершила ужасной оплошности: должно быть, потому что раз я не могла
знать, но узнавала все каким-то навязчивым и безоговорочным путем, то чуть
было не приняла все за сон, -- однако что стоит во сне, к примеру, схватить
кого-нибудь за нос? Я даже испугалась, что не могу совершать промахи оттого,
что во мне возникает как бы невидимая граница. Так я и шла между сном и
явью, не зная куда и зачем, и при каждом шаге в меня вливалось знание, волна
за волной, как на песке оставляя новые имена и титулы, будто сплетенные из
кружев, и на середине залы, под сияющим канделябром, который плыл в дыму,
как пылающий корабль, я уже знала всех этих дам, искусно прячущих свою
изношенность под слоями грима.
Я знала уже столько, сколько знал бы человек, который вполне очнулся от
кошмара, но помнит его почти ощутимо, а то, что еще было для меня
недоступным, рисовалось в моем сознании, как два затмения: откуда я и кто я
-- ибо я все еще ни капельки не знала себя самое. Правда, я уже ощущала свою
наготу, укрытую богатым нарядом: грудь, живот, бедра, шею, руки, ступни. Я
прикоснулась к топазу, оправленному в золото, который светлячком пульсировал
в ложбинке на груди, и тотчас почувствовала, какое у меня выражение лица --
неуловимое выражение, которое должно было изумлять, потому что каждому, кто
смотрел на меня, казалось, что я улыбаюсь, но если он внимательно