"Станислав Лем. Маска" - читать интересную книгу автора

сих пор неизвестного, непонятно нового, придало каждому моему движению
девственную загадочность и наполнило меня восторгом. Этот восторг очень меня
удивил, и я подумала, не в том ли снова проявилась мудрость моих создателей,
что я могла в моем безграничном могуществе видеть способность нести сразу и
помощь, и гибель. Но даже и в этом я не была уверена. Вдруг снизу до меня
донесся резкий короткий звук и сдавленный крик, а потом глухой стук, словно
упало что-то тяжелое, -- и снова тишина. Тотчас я поползла с крыши,
перегнувшись через ее край так, что задняя пара ног и втулка жала находились
еще на кровле, грудь терлась о стену, а голова, дрожа от усилий, уже
дотягивалась до окна.
Свеча, сброшенная на пол, погасла, только фитиль еще тлел красноватым
огоньком. Усилив ночное зрение, я увидела лежащее под столом тело, залитое
кровью, которое при этом освещении казалось черным, и, хотя все мое существо
требовало прыжка, я сначала втянула в себя воздух с запахом крови и
стеарина. Это был чужой человек, -- видимо, дело дошло до схватки и Арродес
опередил меня. Как, когда и почему -- эти вопросы меня не занимали: меня как
громом поразило то, что с ним, живым, я осталась в этом пустом доме один на
один, что нас теперь только двое. Я вся дрожала, суженая и убийца, отмечая
одновременно немигающим оком мерные судороги этого большого тела, которое
испускало последнее дыхание. Вот сейчас бы уйти потихоньку в мир заснеженных
гор, чтобы только не оказаться с ним лицом к лицу, чтобы не встретились две
пары наших глаз, нет, три пары, поправила я себя и поняла, как безвыходно
осуждена быть смешной и страшной; и это предчувствие насмешки и
издевательства, все во мне подавив, толкнуло меня вперед, и я бросилась в
проем вниз головой, как паук на добычу, и, уже не обращая внимания на
скрежет брюшных пластин о подоконник, стремительной дугой перескочила через
недвижимого врага, целясь в дверь.
Не помню, как я распахнула ее. Сразу за порогом начиналась крутая
лестница, и на ней навзничь лежал Арродес, упираясь подвернутой головой в
истертый камень нижней ступеньки. Наверное, они боролись здесь, на этой
лестнице, оттого я почти ничего и не услышала. И вот он лежал у моих ног в
разорванной одежде, и его ребра вздымались, и я видела его наготу, которой
не знала и о которой думала только в первую ночь на королевском балу.
Он дышал хрипло. Видно было, как он силится разлепить веки, а я,
откинувшись назад и поджав брюшко, всматривалась сверху в его запрокинутое
лицо, не смея ни коснуться его ни отступить, ибо, пока он был жив, я не была
в себе уверена. Жизнь уходила из него с каждым вздохом, а я помнила, что
заклятие лежит на мне до его последнего дыхания, поскольку королевский
приказ надлежит выполнить даже во время агонии, и не хотела рисковать, ибо
он еше жил и я не знала, хочу ли его пробуждения. Что, если бы он хоть на
минуту открыл глаза и взглядом обнял бы меня всю, такую, какой я стояла
перед ним в молитвенной позе, бессильно смертоносная, с чужим плодом в себе,
-- было бы это нашим венчанием или немилосердно предусмотренной пародией на
него?
Но он не очнулся, и, когда рассвет прошел между нами в клубах мелкого
искрящегося снега, который задувала в окно горная метель, он, еще раз
простонав, перестал дышать, и тогда уже успокоенная, я легла рядом,
прильнула к нему, сжала в объятиях и лежала так при свете дня и во мраке
ночи все двое суток пурги, которая укрывала нас нетающим одеялом. А на
третий день взошло солнце.