"Станислав Лем. Ананке (Пиркс на Марсе)" - читать интересную книгу автора

нет". Пиркс и вправду знал, что никаких каналов нет и - что еще хуже,
может, еще безжалостней - нет вообще ничего такого, что напоминает каналы.
Как же он мог этого не знать, если Марс давно уже был покорен, если сам он
сдавал зачеты но ареографии и ему приходилось не только ориентироваться на
детальных аэрофотокартах марсианской поверхности, но и совершать посадки -
в имитаторе - на дно того самого Агатодемона, где он теперь стоял под
колпаком Проекта, перед полкой с плодами двухсотлетних усилий,
обратившимися в музейный экспонат.
Разумеется, он все это знал, но эти знания держались в его голове
как-то совершенно обособленно: они не подлежали проверке, словно были
сплошным грандиозным обманом. И словно по-прежнему существовал какой-то
другой, недосягаемый, покрытый геометрическими чертежами таинственный
Марс.
Во время полета на линии Земля - Марс наступает такой период, возникает
такая зона, откуда действительно начинаешь видеть невооруженным глазом, и
притом видеть непрерывно на протяжении многих часов, то, что Скиапарелли,
Лоуэлл и Пикеринг наблюдали только в редкие мгновения атмосферного
затишья. Через иллюминаторы - иногда сутки, а иногда и двое суток - можно
наблюдать каналы, возникающие как тусклый чертеж на фоне бурого
недружелюбного диска. Потом, когда планета еще немного приблизится, они
начинают бледнеть, расплываться, один за другим уходят в небытие, от них
не остается ни малейшего следа, и планета, лишенная каких-либо четких
очертаний, своей пустынностью, своим нудным, будничным равнодушием словно
насмехается над теми надеждами, которые она пробудила. Правда, еще через
несколько недель полета Нечто появляется окончательно и уже не
расплывается, но теперь это попросту выщербленные валы кратеров,
причудливые нагромождения выветрившихся скал, бесформенные каменистые
осыпи, тонущие в глубоком буром песке, и все это ничуть не походит на
прежний, чистый и четкий геометрический чертеж. На близком расстоянии
планета уже покорно, до конца обнажает свой хаос, она не в силах скрыть
столь очевидное зрелище миллиардолетней эрозии. И этот хаос прямо
невозможно согласовать с тем памятным четким рисунком, который передавал
очертания чего-то, что воздействовало так сильно, будило такое волнение
именно потому, что в нем угадывался логический порядок, какой-то
непонятный, но выдающий свое присутствие смысл, для понимания которого
требовалось только приложить побольше усилий.
Так в чем же он, собственно, был, этот смысл, и что таилось в этом
насмешливом мираже? Проекция сетчатки глаза, его оптических рецепторов?
Активность зрительной зоны головного мозга? Никто не собирался отвечать на
этот вопрос, ибо отвергнутая проблема разделила участь всех прежних,
перечеркнутых, сметенных научным прогрессом гипотез: ее выбросили на
свалку.
Раз нет каналов - ни даже чего-то специфического в рельефе планеты, что
способствовало бы возникновению такой стойкой иллюзии, - так не о чем и
говорить, не над чем размышлять. Наверное, хорошо, что никто из
"каналистов", как и из "антиканалистов", не дожил до этих отрезвляющих
открытий, ибо загадка вовсе не была решена: она попросту исчезла. Есть
ведь и другие планеты с плохо различимыми дисками, но каналов не видели ни
на одной из них - никогда. Никто их не обнаруживал, никто не зарисовывал.
Почему? Неизвестно.