"Станислав Лем. Альфред Целлерман: "Группенфюрер Луи XVI"" - читать интересную книгу автора

которые она запомнила еще со времен негерцогского прошлого и переняла у
некой бордель-маман, сурово предостерегает его, чтобы он не говорил того,
что может стоить ему жизни. Она-то ведь отлично знает, что ничего похожего
на снисхождение к безответственности душевнобольного здесь не найдешь; по
сути дела, как мы видим, старуха желает добра Бертрану. Однако беседа под
периной, естественно, не может разрушить планов уже дошедшего до предела
Бертрана. Либо он сойдет с ума, либо сбежит; вскрытие подсознания бывших
эсэсовцев, вероятно, показало бы, что память о реальном мире с его
заочными приговорами, тюрьмами и трибуналами является той невидимой силой,
которая заставляет их продолжать игру; но Бертран, у которого такого
прошлого нет, этого продолжения не желает.
Меж тем уже упоминавшийся заговор переходит в фазу действия; уже не
десять, а четырнадцать придворных, готовых на все, нашедших сообщника в
начальнике дворцовой стражи, после полуночи врываются в королевскую
опочивальню. И здесь, в кульминационный момент - мина замедленного
действия! - оказывается, что настоящие-то доллары давным-давно истрачены,
остались только под прославленным "вторым дном" одни фальшивки. Король
отлично знал об этом. Выходит, не за что и копья ломать, но мосты сожжены:
заговорщики вынуждены убить короля, связанного и бессильно глядящего со
своего ложа, как убийцы перетряхивают извлеченную из-под ложа
"сокровищницу". Вначале они собирались его убить, чтобы избежать погони,
не допустить расплаты, теперь же убивают из ненависти, за то, что он
соблазнил их фальшивыми сокровищами.
Если б это не было так мерзко, я сказал бы, что сцена убийства написана
изумительно; по совершенству рисунка виден мастер. Чтобы отыграться на
старике, донять его как можно болезненней, они, прежде чем удушить его
шнурком, принимаются рычать на него языком концлагерных поваров и
гестаповских шоферов, тем самым языком, который был проклят, обречен на
вечное изгнание из королевства. И пока тело удушаемого еще бьется в
конвульсиях на полу, убийцы, поостыв, _возвращаются_ к придворному языку
лишь потому, что у них уже нет иного выхода: доллары фальшивые, не с чем и
незачем убегать. Таудлиц спутал их по рукам и ногам и не выпустит никого
из своего королевства. Им не остается ничего иного, как продолжать игру в
соответствии с изречением: "Король умер. Да здравствует король!" - и тут
же сразу над трупом они выбирают нового короля.
Следующая глава (Бертран, укрытый у своей "герцогини") значительно
слабее. Лишь последняя глава, описывающая, как разъезд копной аргентинской
полиции добирается до дворцовых стен, - эта гигантская немая сцена,
заключительная в романе, - представляет собою отличное его завершение.
Разводной мост, полицейские в измятых мундирах с кольтами на ремнях, в
широкополых шляпах, загнутых с одной стороны, а напротив них стражи в
полупанцирях и кольчугах, с алебардами, в изумлении глядящие одни на
других, словно два времени, два мира, противоестественно сошедшиеся в
одном месте... по двум сторонам решетки, которая начинает медленно,
тяжело, с адским скрежетом подниматься... Финал, достойный произведения!
Но своего Гамлета - Бертрана - автор, увы, потерял, не использовав больших
возможностей, заложенных в этой фигуре. Я не говорю, что его следовало
умертвить - в этом Шекспир не может быть непререкаемым образцом, - но жаль
утерянной возможности: неосознанного величия, которое спит в каждом
нормальном, доброжелательном человеческом сердце. Очень жаль.