"Евгений Ленский. Вокруг предела" - читать интересную книгу автора

Зал замер. Все в Тикале знали, что боги говорят Чилиму по ночам, кого
ждут у. своего сердца. Как завороженные, гости следили (только глазами,
боясь повернуть голову!) за Чилимом. А он вился между столами; мелькая,
словно огромный язык пламени, исчезая здесь, и появляясь там. И только ему и
Ахав-кану было известно, в какой точке прорицатель закончит свою спираль. И
когда он, высоко подпрыгнув, упал на пол, у ног молодого батаба Ахмен-Кука,
зал ответил одним вздохом. Ахмен-Кук все время, пока Чилим метался по залу,
пытался и не мог поднять голову. У него словно сломалась шея - в подземельях
главного храма Тикаля умели готовить и такой чоколатль. Он, Ахмен-Кук,
наверно последним заметил, что Чилим упал у его ног. Ахав-кан поднял руку и
только миг промешкал, прежде, чем ее опустить. Но мига хватило - пришли
чужие силы. Молодой батаб вскочил, и неподвижно лежащий Чилим откатился в
угол, словно сухой лист, гонимый дыханием Чаака. Ахав-кану показалось, что
батаб растет и уже упирается головой в потолок.
- Что же это? - взмолился Высший жрец. - Где же вы, боги? - и
почувствовал, что сам вытягивается вверх. Страшные силы столкнулись в зале,
Боги Ямчилана вступили в битву с чужими. Всю свою волю, по которой, как
горный поток по ущелью, изливалась сила богов, Ахав-кан направил на молодого
батаба и, когда потоки схлестнулись, пропали звуки и движения, остановилось
время, И в этой тишине Высший жрец чувствовал, как ослабевает чужой поток и
видел, как уменьшается Ахмен-Дук. Уменьшается, уменьшается до того предела,
который был положен, ему волей богов в момент появления на свет. И когда
молодой батаб, не выдержав напряжений, согнулся и почти упал на скамью,
Ахав-кан наконец опустил все еще поднятую руку. В тишине резко и
пронзительно просвистела тяжелая обсидиановая метательная палица.

Удивительная история! Самое удивительное не в том, что Ахмен-Кук, как
две капли воды походил на Трофимова, - это, как раз Наполерна не удивляло. А
вот что Халач-Виник был вылитый Груши... или Выговцев?...
Размышления утомили старого человека на сырой скамейке в скверике.
Наполеон пожалел, что рано вышел. Он не задал себе вопрос: "Рано, для
чего?", он просто знал, что когда будет надо, он встанет и пойдет туда, куда
будет надо и сделает то, что обязан. А что и куда - не все ли равно? Силы
оставалось только на дело, а не на то, чтобы переживать его заранее. Тем
более, если знаешь, что эта ночь - последняя. Наполеону было тепло и он
задремал.

Выговцев вышел на улицу без какой-либо цели. Он знал, что сейчас самое
главное - идти. Но с каждым шагом, с каждой минутой в нем что-то менялось. У
него словно открывались глаза, уши, каждая пора тела. Как Илья-Муромец с
глотком воды из колодца чувствовал растущие силы, так и он, Выговцев,
осознавал свои возможности. Они приходили одна за одной, как данность, как
нечто органически присущее. Выговцев шел, но уже знал, что мог бы одним
прыжком перенестись через эту площадь. А еще через два шага понимал, что мог
бы просто перенестись и через площадь, и через город, и через всю страну. Он
слышал, как глубоко под фундаментом Дворца Культуры скребется крыса и до
смерти ее напугал. Он не хотел ее пугать, он просто хотел посмотреть, что
она грызет, и приподнял здание за угол. Невысоко, только чтобы заглянуть.
Нелепая статуя колхозницы на фронтоне четвертого этажа угрожающе
наклонилась, и Выговцев легким толчком вернул ее на место, испытав при этом