"Леонид Максимович Леонов. Взятие Великошумска " - читать интересную книгу автора

угадывались большие угловатые тела. Вдруг неимоверная воля сдвинула с места
это притаившееся железо. Разбуженный, задул ветерок, и когда начальник в
высокой шапке вышел из "виллиса", сразу, точно мокрой тряпкой, мазнуло
начальника по лицу.
Скорей по привычке, чем из потребности, он вытер усы и пощурился в
небо - хватит ли до утра нелетной погоды. Надежнее мотопехотных и зенитных
сторожей она охраняла его танки от чужих глаз и авиации. Правое, с
генеральским погоном, плечо его полушубка было залеплено снегом, и часовые
[187] признавали хозяина лишь по дерзости, с какой сопроводительные машины
проскочили запретную черту оцепления, да по усердию адъютанта, который,
забегая сбоку, светил ему дорогу фонариком.
- Спрячьте ваше чудо науки и техники, капитан, - попросил генерал,
потому что батарейка иссякла, а ноги все равно по щиколотку тонули в
слякоти. - Лучше найдите нашего дежурного по штабу. Я недолго задержусь
здесь.
Вместе с офицерами связи из подоспевшего броневичка он миновал груды
металлической падали, не убранной после боя, паровозишко со вспоротой
боковиной, обошел разбитые стояки переходного мостика, дважды пролез под
платформами и двинулся прямиком на ближайшее световое пятно, рябое от
падающего снега. Узловая станция допускала одновременную разгрузку
нескольких эшелонов. В самом конце ее, разместясь по сторонам, два танка
освещали длинные, из шпальных бревен, сходни, на которые робко, словно не
веря в прочность саперной работы, ступали их железные товарищи. Тугой
машинный ветер хлестал вдоль путей, уплотняя снегопад; огромные ромбические
тени плыли по этому подрагивающему экрану.
Разгрузка происходила в торец. Танки следовали всей длиной состава,
прежде чем коснуться земли, откуда им предстоял любой, на выбор, путь - либо
вперед, на запад, либо назад, в мартен. Большинство состояло из новичков,
мало обкатанных и еще не вкусивших звонкого, щемящего вдохновенья боя. Они
ничего не умели, и люди помогали им, делясь остатками живого тепла, а взамен
беря частицу их неуязвимого спокойствия. Люди действовали молча, голос
растворялся в истошном скрипе дерева, в бешеной пальбе иззябших моторов, и
это осатанелое молчание было внушительней самой отчаянной боевой песни...
Негде им было укрыться здесь от стужи, но шел третий год войны, и горькая
злоба за простреленную молодость, за поруганную мечту грела их жарче костра
и любой земной привязанности. И ни один ни разу не припечатал матюжком
подлой пакости, что сыпалась сверху на погибель солдатской душе.
Так он шел, наблюдая хлопотню своих продрогших людей, не отдохнувших от
долгой дороги. Вдоволь, [188] в свое время, похлебав щец из походного
котелка, он без затруднения, как букварь, читал их затаенные думки. И, как
обучил его когда-то старый учитель Кульков, генерал сохранил привычку читать
это вслух, сердцем вникая в каждое слово.
- Простите, шумно... товарищ генерал, - посунулся было сбоку связист.
Я говорю, грозен наш народ, - раздельно повторил генерал, - красив и
грозен, когда война становится у него единственным делом жизни. Лестно
принадлежать к такой семье...
Он собирался прибавить также, что хорошо, если родина обопрется о твое
плечо и оно не сломится от исполинской тяжести доверья, что впервые у России
на мир и на себя открылись удивленные очи, что народы надо изучать не на
фестивалях пляски, а в часы военных испытаний, когда история вглядывается в