"Ифтах и его дочь" - читать интересную книгу автора (Фейхтвангер Лион)

Глава вторая

Страна Тоб со своими густыми дубовыми лесами, горными вершинами, ущельями и бурными потоками, вселила в души Ифтаха и членов его отряда уверенность. Конечно, это была суровая страна. Зимой она вообще становилась ужасной. Умерли три женщины и двое мужчин. Люди Ифтаха потеряли большую часть скота.

Некоторые из отряда Ифтаха тайком бежали в страны с мягким климатом. Но большинство с каким-то ожесточением, без жалоб, переносило мороз, голод, лишения. Женщины и дети оправдали его надежды. Они смело карабкались по скользким от дождя камням, продирались через мокрый, частый кустарник. Они не боялись диких зверей и пустыни. Однажды, когда Ктура отправилась на поиски потерявшегося ягненка, на нeё напал волк. После этого две недели она страдала от страшной боли. Знающая толк в медицине Кассия ухаживала за ней, смазывала царапины бальзамом из Гилеада, соком сильных трав, смешанным с маслом, перевязывала раны. Все же на плечах и бедрах остались глубокие шрамы. Ктура сохранила кровь, которую она пролила для жертвы. Позже, осматривая шрамы, она испытывала чувство гордости и считала, что боги надежно защищают ее.

Пришла весна, и проявилась вся прелесть этой страны. Взбивая белую пену, голубые воды журчали и струились вниз по склонам, сильные ветры приносили живительные запахи, на севере блестела заснеженная вершина Хермона. Каждая новая высота открывала прекрасный вид через извилистую реку Ярмук — на пересеченную местность далекой страны Башан. Мужчины бродили вокруг, полные радостного беспокойства. Женщины, выпрямившись, легко шагали под тяжелым грузом, который они носили на голове.

Жестокая зима сплотила людей. Ифтах сидел с ними у огня, равный среди равных, смеялся и шутил, и в каждом принимал горячее участие.

С Паром его связывала тесная дружба. Ему придавало силы, что умный, веселый человек безоговорочно признал его превосходство. Он ценил также непоколебимое, немногословное, свободное от манер священника благочестие Пара. Хорошо, что рядом был такой человек, это дарило надежду на благословение Господа.

Людям на чужбине, как никому другому, требовалось благословение Господа. Жестокая нужда, по-прежнему, и в теплое время года, преследовала их. Жизнь стала eщё суровее, когда подошли к концу взятые с собой запасы. «Анашим реким», мародеры — ими стали теперь Ифтах и его люди — жили с налога, которым они облагали поселения и отдельных крестьян за защиту от опасностей и нападений. Но здесь располагались бедные палаточные деревни со скудными пастбищами, и даже во время стрижки овец, с трудом можно было взыскать налог в размере двух или трех ягнят. Несмотря на это отряд Ифтаха увеличивался. Люди приходили даже с другого берега Ярмука. Там царили путаница и неразбериха. Когда в свое время сюда вторглись израильтяне, они захватили весь север вплоть до Дамешека. Однако прежние жители, эмориты, вновь вернули себе большую часть земель и восстановили свои древние королевства — Башан и Зоба. Города страны часто меняли властелинов — то господствовали в них израильтяне, то король Башана. И каждая перемена принуждала жителей к бегству. Сильные и деятельные искали гостеприимства у Ифтаха. Тот был приветлив, но строго испытывал их. Некоторым говорил:

— Жизнь здесь слишком сурова для тебя, брат мой, нередко тебе придется испытывать голод, холод и жару. Скитания трудны, а мое ухо не переносит жалоб. Ищи себе крышу, очаг и матрац в нормальных условиях, в пропащие ты не годишься.

Эмориты, приходившие к Ифтаху, были большей частью парнями мощного телосложения. Когда Ифтах впервые увидел их, он понял, почему израильтяне, жители Башана, назвали их рефаим, великанами, и ему льстило, что такие воинственные парни хотели присоединяться к его лагерю. Но была в этом и одна неприятность. Отряд нужно было сплотить верой в Господа, а эти люди принадлежали богу Башана — крылатому быку, и его жене Ашторет. Пусть бы они сохранили своих старых богов, важно, чтобы они признали верховным богом Господом. Некоторые отказывались. Однако большинство было готово вступить в союз с божеством, которого представлял столь сильный военачальник. В качестве задатка они жертвовали Господу ягненка, выпивали кувшин вина, смешанного с его кровью, и становились воинами Господа и Ифтаха.

Несмотря на дух товарищества, в воинстве Ифтаха соблюдалась строгая дисциплина. Того, кто пренебрегал его приказами, изгоняли из отряда и страны Тоб. Случалось, что Ифтах разражался страшным гневом — это он унаследовал от своего отца, и со всем, что он говорил в гневе — неважно, насколько это было справедливо — приходилось считаться. Однажды, когда его зять Пар сделал ему замечание, Ифтах с мрачным видом объяснил, что отряд должен воспринимать вождя таким, какой он есть.

— Разве мы, — сказал он, пытаясь перевести свою злость в шутку, — я, ты, вся страна Израиль, не должны воспринимать Господа таким, какой он есть — и милостивым и страшным в гневе?

Пара поразила эта кощунственная речь. Когда весна вступила в полную силу, Ифтах с удовольствием бродил один, предоставляя свободу своим мыслям. Он часто вспоминал тот разговор в шатре Господа со священником Авиамом. Авиам не был его врагом, но не был и другом. Он причинил ему зло, и Ифтах ему отомстит.

И, несмотря на это, слова священника засели в голове Ифтаха и продолжали сверлить его мозг.

Его соблазняла идея объединить весь Израиль к востоку от Иордана. Однако как это себе представлял Авиам? Даже в свои лучшие годы отец Гилеад смог мобилизовать только воинов собственного рода. Способен ли один человек мобилизовать людей из всех родов и кланов Востока? Такой вожак и судья должен делом доказать, что он сумеет привлечь на свою сторону даже строптивцев. Если он это сделает, тогда он соберет войско в пятнадцать, может быть, двадцать тысяч, и сила этих тысяч постоянно будет расти. Они будут принадлежать ему как его рука или нога, станут частью его, и его сила умножится в тысячу раз.

Он продолжал мечтать. Представлял, как объезжает князей. Он разговаривал с ними по-дружески, но не без угрозы, посылал войска, чтобы привести их в свой дом. Он закрывал глаза и видел своих воинов, собирающихся в поле около Мицпе. Видел тысячи палаток, гигантский палаточный город и вооруженных людей. Он вел их, они принадлежали ему. Усилием воли он отогнал от себя эти сомнительные видения.

В эту весну он объехал всю страну Тоб. Каждая высота манила его. И вот он стоял на голой вершине под открытым небом — его мощный, широкий силуэт резко выделялся при ярком свете. И впитывал взглядом открывавшиеся перед ним дали. В шутку они называли страну Тоб хорошей, ибо на самом деле она была плохой, пустынной. И всё-таки это была хорошая страна — доброму человеку нашлось бы, где развернуться… Он затряс головой, своей короткой бородой, кивая в пустоту. И, обнажив между ярких губ сверкающие белизной зубы, лукаво улыбнулся далекой заснеженной вершине Хермон…

Под предводительство Ифтаха попал некий Нузу, необычайно высокий, сильный, но бедный духом, парень. Ифтаха привлекало его наивное прямодушие, беззлобная ворчливость; а, кроме того, он всегда радовался каждому лишнему бойцу. Нузу говорил мало — его язык, угарит, хотя и походил на еврейский, не всегда был понятен. Окружающие поначалу пытались растормошить его вялый ум, но не вышло. Он охотно выполнял все поручения, и, в конце концов, его оставили в покое.

Однажды возникла ссора между людьми Ифтаха и пастухами палаточной деревни Суккот-Калеб. Поспорили о жалком куске пастбища, и пастухи, без сомнения, были правы. Однако люди Ифтаха не отступали. Вдруг раздался страшный крик неуклюжего Нузу.

— Хеда, хеда! — вскричал он, призывая своего бога войны, и нанес одному из пастухов сильный удар кулаком по черепу.

Остальные тоже закричали «Хеда!» и напали на остальных пастухов. Люди Ифтаха с Нузу во главе стали преследовать убегающих, захватили деревню Суккот-Калеб, насладились eё женщинами и разграбили палатки, в которых, впрочем, и грабить-то было нечего. Все произошло мгновенно, а когда закончилось, мужчины и сами не знали, зачем они это сделали. Что же случилось из-за глупого Нузу и почему они последовали за ним? Они боялись гнева своего военачальника. Однако Ифтах не ругал их. Он понимал, что растущему отряду все труднее становилось заботиться в глуши о мясе, муке, палатках, постелях, платье. Люди нервничали, и если он брал себя в руки и спокойно ждал своего часа, то, по его мнению, подобная вспышка заставит угомониться и остальных.

Однако с этого дня Нузу стал вести себя непристойно. Его откровенно разочаровывала спокойная жизнь в лагере Ифтаха, и даже то, что военачальник не ругался за нападение, разгорячило его нетерпение. Однажды вечером, когда все собрались вокруг огня, не имея на ужин ничего кроме пресных лепешек, он злобно спросил, долго ли они будут подчиняться такому слабому начальнику. Кто-то из людей Ифтаха пошутил:

— Ты находишь, что длинный Нузу был бы лучшим начальником?

Нузу кивнул громадной головой и спокойно ответил:

— Я не говорю «нет».

Но едва он закончил, на него набросился Пар — маленький, приземистый. Он не побоялся великана, сорвиголову, и прыгнул на него, вцепился ногтями в горло, причём так неожиданно, что соперник, не сумев защититься, бездыханный остался неподвижно лежать на земле.

Нашли Ифтаха, рассказали о случившемся. Он посмотрел на громадного, как дерево, лежавшего без чувств парня, и громко засмеялся. Затем, в явно хорошем настроении, приказал позвать сведущую в знахарстве Кассию. Она должна была привести Нузу в порядок, но после того, как тот очнется, ему придется немедленно покинуть страну.

— Дайте ему несколько лепешек и фиников, — добродушно добавил Ифтах.

Мужчины удивлялись его радостному настроению. А дело было в том, что к нему пришло вдохновение, которого он так долго ждал. Когда он увидел лежавшего на земле Нузу, этот громадный кусок безжизненного мяса, он сказал себе: если честному зятю Пару удалось свалить такого сорвиголову, повезет и ему, Ифтаху, если он нападет на людей Башана. Он вспомнил знаменитое дело израильтян, о котором часто рассказывал ему отец: о великом военном походе, когда они захватили земли к востоку от Иордана, победили Ога, царя Башана, величайшего из великанов, вместе со всем его войском, да так, что от царя Ога остались только песни об его поражении и его громадная кровать из черного камня, которую показывали в Рабат-Аммоне. Обо всем этом думал Ифтах, и из вдохновения родился план, а затем созрело и окончательное решение.

Он послал троих своих людей на север через реку Ярмук в страну Башан, в небольшой, но богатый город Афек. Одеты они были неприметно, выдавали себя за пастухов. Они купили себе самое необходимое, а затем пошли, якобы, к распутницам, чтобы хорошо провести ночь. Тем временем, Ифтах вместе со сто двадцатью бойцами перешел Ярмук. Вскоре после полуночи посланные вперед люди открыли ему ворота, и утром он с вооруженным отрядом стоял на рыночной площади города Афека. Перед ним, ошеломленные и беспомощные, старейшины. В основном население города составляли израильтяне — из клана Яир рода Менаше, но немало было и потомков эморитов, приверженцев могущественного Баала, крылатого бога-быка. Ифтах сказал старейшинам:

— Мне сообщили, что вы под угрозой. Царь Абир из Башана, который забрал у нас землю Аргоба, угрожает вашему доброму городу. Поэтому я здесь. Хочу защитить вас. Я привел сюда свой отряд, чтобы вы видели, что я способен сделать это. Мой отряд всегда будет здесь, если вам понадобится. Но, думаю, это будет стоить вам хороших денег.

С каким удовольствием старейшины выгнали бы их из города! Но они слышали о нападении на палаточную деревню Суккот-Калеб, да и этот Ифтах, как видно, не привык церемониться.

Они переговорили между собой, сердца их наполнились страхом. Может быть, удастся послать гонцов в ближайшие, дружественные города и просить их о помощи, чтобы выгнать разбойников. Прежде всего, надо выиграть время. Они сказали Ифтаху:

— Пережди ночь, брат Ифтах, сын Гилеада. Мы ответим тебе завтра.

Однако Ифтах дружелюбно сказал:

— Ни в коем случае, бородачи. Я не хочу быть для вас обузой даже на одну ночь.

Они вздохнули с облегчением и поинтересовались:

— Сколько тебе нужно денег, Ифтах, брат наш?

— Шесть тысяч шекелей серебром в год, — назвал цифру Ифтах, — а договор следует заключить на два года.

Старейшины побледнели под своими темными бородами:

— Не слишком ли велика сумма для маленького города?

— Не будьте так скромны, братья мои, — вежливо заметил Ифтах. — Вы славитесь ремеслами и богатством. Сюда, к вашей воде, приходит много караванов, и платят вам дань. Такой город нужно защищать силой и осторожностью.

— Да будет так, — сдались старейшины. — Однако, чтобы собрать столько шекелей, требуется время. Мы хотим дать тебе две тысячи шекелей сразу, чуть больше — через шесть месяцев, остальное — через год…

— Опять скромничаете, — возразил Ифтах. — Люди, которые так достойно носят дорогие платья, безусловно, имеют в сундуках несколько тысяч шекелей. Но если вам действительно не хватит части денег, пошлите человека в ближайший город найти серебро. Пока он не вернется, я запру ворота, и если придет враг, мы будем бороться вместе. Кому предопределено Господом, уйдет под землю.

Они снова вздохнули:

— Ладно, попробуем заплатить все сразу. А Ифтах ответил:

— Сказано мудро, братья мои. Давайте устроим праздник союза и пригласим на него Господа. А если хотите пригласить Баала из Башана, не возражаю.

Так Ифтах стал господином города Афека. И прежде чем мужчины Афека по-настоящему пришли в себя, он вступил в другой город, Голан, а потом — в третий, Гешур, и принудил и эти города заключить с ним союз.

Страх перед ним и его именем разрастался.

Недалеко от границ страны Тоб проходила большая торговая дорога, дорога фараона. Ифтах и его люди много раз показывались вблизи караванов и сопровождали их часть пути. Торговцы и стража замирали в наполненном страхом ожидании. Но Ифтах не применял силы и платил за товары, которые выбирал. Правда, от правителей городов севера, которым караваны платили дань за защиту, он требовал, чтобы они отдавали ему часть денег — от реки Ярмук до реки Ябок только он мог защитить караваны от любой опасности.

Города подчинялись его власти, и могущество Ифтаха росло. Но, несмотря на успехи, он не позволял себе делать вылазки из надежной гористой страны Тоб. Он часто менял в труднодоступной глуши место своего пребывания, и об этом знали только самые близкие ему люди. Ходили слухи, что он невидим и присутствует повсеместно; и Ифтах решил воспользоваться ими.

Под вымышленными именами, неприметно одетый, обычно в обществе друга Пара, он любил ездить на разведку по ту сторону Ярмука. Они кружили по всей стране Башана. Как жаль, что эмориты отвоевали большую и лучшую eё часть! Как богата была страна, как ловки eё люди!.. Баал из Башана в подарок своим почитателям выбросил из сырого подземного жилища черную землю и черные камни. Они иногда дымились. Черная земля была жирна и плодородна, люди из Башана получали от нeё все в достатке: хлеб, вино, масло. Черный камень был крепок, люди из Башана строили из него дома, большей частью, в два этажа: в верхних жили хозяева, в нижних, подвальных размещались слуги и припасы. И повсюду виднелись дороги, цистерны, каналы — нигде не чувствовалось недостатка в свежей, вкусной воде. Хватало также и того крепкого, черноватого материала, барзеля (железа). У плотников были железные топоры и пилы, у крестьян — железные косы и серпы. В Гилеаде на владельцев таких орудий труда смотрели с удивлением.

Славилась страна Башан и военным снаряжением. Кольчуги, шлемы свинцовые и бронзовые!.. Ифтах и Пар уже видели такое снаряжение — аммониты и моавиты применяли его в боях. В Гилеаде жил даже человек, снявший такое снаряжение с врага. А здесь, в Башане, на воина в этом снаряжении внимания не обращали — оно считалось повседневным, его нетрудно было купить.

А уж эти боевые повозки!.. Их покрывали броней из бронзы, и они были очень эффективны в бою. Это воины Гилеада испытали на себе.

Ифтах и Пар завязывали разговоры с людьми, обслуживавшими повозки; те гордились своими чудесными телегами и разрешали чужеземцам смотреть на них и даже — трогать. Ифтах посоветовался с Паром: как приобрести такие повозки и снаряжение? Они пришли к единому мнению, что не составит труда снарядить войско добротными мечами, дротиками, копьями. Но достать повозки, полагал Пар, — трудное дело, почти невозможное, ибо правители Башана дорожили ими. Если кто-нибудь попробует применить силу, они сразу же пошлют вслед за разбойниками объединенное войско.

Тогда нужно купить повозки, — решил Ифтах. В стране Башан продается все. Пар, ведавший казной армии, возразил, что повозка стоит, по меньшей мере, шестьсот шекелей, а два коня к ней — сто пятьдесят. Где же ему добыть столько денег? Ифтах, теряя терпение, сказал:

— Город Афек заплатил шесть тысяч шекелей. Голан — пять тысяч…

— Из них ты приказал раздать нашим людям девять тысяч, — хладнокровно ответил Пар. — Остаток я использовал на покупку продовольствия.

Он подумал немного и оживился.

— Люди зависят от тебя, они не будут сетовать, если ты будешь менее великодушным.

Ифтаху не хотелось скаредничать, но снаряжение было важнее выгод отдельных людей. Он терпел, когда Пар при разделе добычи строго следовал мишпату, обычаю Гилеада. Половина делилась среди воинов. Затем отделялась часть для Господа — десятина. И Пар следил за тем, чтобы это была жирная десятина. Весь остаток уходил на добычу оружия и, прежде всего, боевых повозок.

Прошло немного времени, и Ифтах стал владельцем множества таких повозок. В горной стране они не находили применения, и Ифтах хранил их в долине, в своих трех городах Башана. Это заодно было предлогом держать в городах вооруженных воинов.

Он понимал, что его люди пока не готовы к войне, в которой можно было бы использовать эти повозки. Для каждой требовалось три человека — кучер, боец и оруженосец. И эта тройка должна быть четко отлаженной, как части одного целого. Здесь требовались терпение, талант, многократные тренировки. Очевидно, этому нельзя было научиться без наставлений опытных эморитов.

Переманить искусных бойцов на повозках у царя и городских правителей было непросто. Случалось, что такой боец, уже наполовину склоненный Паром к сотрудничеству, страшился необходимости вступить в союз с Господом. Он не хотел сердить своего Баала. Но если потом с ним говорил сам Ифтах, бойца обычно удавалось убедить. Бог этого смелого, веселого командира уверенно вел воинов сквозь битвы, принося славу и добычу.

Через четыре года после ухода из Гилеада Ифтах стал господином трех городов в Башане, командиром шести сотен хорошо снаряженных, искусных в бою людей и владельцем девяти боевых повозок. Из своего воинства он выбрал лучших бойцов, не выделяя евреев и эморитов, и создал из них свою личную стражу. Стража состояла из двадцати одного человека.

Вместе с силой Ифтаха росла опасность, что в один прекрасный день появится царь Башана, чтобы снова отвоевать у него захваченные города. Пока, правда, царь Абир задерживался на Востоке. Он только что сверг верховного правителя Вавилона и должен был опасаться появления великого царя; ему пришлось сосредоточить там все свои силы, и он в течение ряда лет не мог ничего предпринять против Ифтаха. Но когда у него освободятся люди и повозки, он направит свое войско против него. Ифтах с волнением думал об этом дне. Говорил с Паром. Без существенной помощи Господа они пропали. Но разве Господь не живет далеко на юге, на горе Синай? На берегах реки Ярмук, вероятно, он не обладает большой властью… Баал из Башана со снежной горы Хермон сумеет в любую минуту оказаться в том месте, куда направится царь Абир. Он, Баал, — сильный бог, бог войны, как и Господь. И у него в обозе бесконечное число боевых повозок — никак не меньше ста, а может, и все двести. Пар старался укрепить его слабую веру. Эмориты при нападении Израиля на страну были сильнее в десять раз, израильтяне вооружились лишь жалкими луками и копьями. Но тут пришел на помощь Господь. Он испустил из ноздрей огненный столб, и эмориты-великаны вместе с царем Огой, повозками и конями — все превратилось в пепел. Израиль захватил страну, все шестьдесят городов от Башана и Зобы до Дамаска.

— Правда, — рассуждал Ифтах, — тогда Господь прибыл сюда с Синая на своем облаке с громом и молнией. С тех пор, однако, его больше не видели здесь на севере, и эмориты забрали обратно большую часть страны. Он — Бог. Его настроение меняется, и никому не дано знать, что он собирается делать. Это eщё большой вопрос — придет ли он на помощь Ифтаху, если на него нападет царь Абир.

Спокойный Пар, наконец, не выдержал: — Как ты смеешь так говорить! Не по настроению Бог перестал помогать израильтянам на севере, а потому, что они стали небрежны и равнодушны к служению Ему. Перестали бороться с древними богами. Мы недостаточно верим в Господа — вот в чем дело. Мы ослабили союз с ним. В этом виноваты женщины эморитов, которых мы брали к себе на ложе. Мы не изгнали из своих сердец чужих богов, но впустили их в наши палатки и дома. Ты знаешь это лучше других.

Ифтах, удивленный и раздосадованный, защищался:

— Разве ты сам не взял в жены Кассию? — спросил он. Пар спокойно ответил:

— Не смей говорить так о своей сестре! В Израиле нет более верного приверженца Господа.

Ифтах не стал продолжать разговор. Итак, даже этот надежный Пар, как и Авиам, не доверяет ему. Предостережение друга огорчало его как раз потому, что оно было, видимо, справедливо. Господь не был удобным богом, он легко раздражался, он был злобен и честолюбив, любил лесть, требовал все новых клятв и жертв. Ифтах прерывисто задышал. Он неспособен к такой службе. И если на нем было позорное пятно, то Господь знал об этом и, тем не менее, не обошел его своим благословением. Бог принял его таким, каким он был. И должен принимать и дальше. Усилием Ифтах отогнал от себя грустные мысли.

Ктура нашла в глуши Тоба свободу, о которой страстно мечтала. Здесь не было шатра Господа с торжественно хранимыми, грозными дощечками, предписывающими, что справедливо, что — нет. Эти дощечки стремились оторвать мужа от жены, любящей его всем сердцем.

Здесь, в глуши, она чувствовала уверенность. Eё боги жили на деревьях и в воде, они окружали eё здесь и защищали повсюду, куда бы она ни пошла и где бы ни отдыхала. Eё верховный бог Мильком был богом сыновей Башана, они почитали его, называя Баалом, и место, где он пребывал, гора Хермон, было близко. Она смотрела на шрамы, оставшиеся у нeё от встречи с волком. Она была рада, что отдала богам дань и принесла им жертву. В Маханаиме она испытывала ужас перед священником Авиамом, перед его угрозами, соблазнами и его Богом Господом, который как дикий зверь, был всегда готов наброситься на eё Ифтаха. Теперь между Ифтахом и этим Господом лежали множество рек и гор, много дней, теперь она могла с издевкой думать о священнике и его Боге.

Она с ненавистью вспоминала о Зилпе и братьях Ифтаха, объявивших eё недостойной, считавших, что прикосновение к ней позорит мужчину. Она жаждала возмездия и знала, что Ифтах разделяет eё страсть. Они не говорили об этом, но иногда он улыбался ей, и это был уговор.

Она ждала унижения высокомерных с глубоким, тихим предвкушением.

Яала ощущала в глуши такую же радость, как и eё мать. Яале было только двенадцать лет, детство в Маханаиме осталось далеко позади. Оно забылось, и свободная, безграничная страна Тоб стала теперь eё родиной. Жизнь в горах и лесах обострила eё ум и сделала быстрым восприятие и принятие решений. Уверенный взгляд, твердый шаг… Никакое усилие не было ей в тягость. Она унаследовала стройную, грациозную фигуру матери, eё матово-смуглое, худощавое лицо, и так же, как Ктура, при всей своей силе и твердости, была нежна и прелестна.

В отряде было очень мало детей. Яала часто оставалась одна. Она охотно проводила время в одиночестве. Играла и болтала сама с собой. Она обладала богатой фантазией и остро переживала окружавшее eё изобилие красок, любила деревья и зверей, о каждой скале придумывала свою историю. Она сочиняла песни и весело пела их сама себе глубоким голосом. Однажды Ифтах привез ей из страны Башан цитру; она училась играть на ней, и была счастлива. Мать и дочь сроднились с этой глушью. Они знали, когда какие звери идут на водопой, слушали голоса птиц, понимали речь и повадки животных. Они беззвучно смеялись от счастья, делая какое-нибудь новое открытие.

Иногда Ифтах или его люди брали Яалу с собой на охоту. Какое радостное, раздирающее душу чувство охватывало ее, когда в тело животного впивалась стрела или дротик! Со смешанным ощущением радости и боли она могла долго стоять перед силком или ямой, куда попадало животное.

Ктура любила Яалу, часто путешествуя с ней, она чувствовала, что они одно целое. Они не говорили друг другу ласковые слова. Яала была скорее жесткой, как мальчишка, нежели нежной.

Ктура охотно научила бы дочь поклоняться Милькому и Терафиму. Но так как это огорчило бы Ифтаха, она не мешала Яале в eё безусловной вере в бога Гилеадов. Она завидовала ей в этой вере, была честолюбива и стыдилась дочери, которая, казалось, также не боялась Господа, как и Ифтах. Когда Яала спрашивала eё о богах, она замыкалась в себе, испытывала смущение.

Ифтах, напротив, общался с дочерью просто и легко, проявляя все детское в своем характере. Он хвастался перед ней, рассказывая о своих делах, — его битвы, его приключения разрастались и разветвлялись, и выглядели так, как он рисовал их в своем воображении. Когда она интересовалась богами, он знал точный ответ. Боги сделаны из того же материала, что и люди его войска, они обладали теми же достоинствами и недостатками, но только в гораздо больших размерах. Люди хорошо поступали, когда почитали богов, но только в определенных границах. Если дать им себя запугать, они сыграют с тобой злую шутку. Самым сильным был бог Господь, он был богом богов и командовал облаками, погодой и огнем. В сознании своей силы он был не всегда расчетлив, более подвержен смене настроений, чем другие боги, но ему, Ифтаху, и его людям это приносило благословение. Бог Господь принял в свое сердце народ Израиля, а из многих родов, прежде всего, род Гилеад. А из представителей этого рода — судью Гилеада и из того же клана — его, Ифтаха. Поэтому ему и ей, Яале, нечего бояться страшного бога Господа. Ему нужно часто приносить жертвы и благодарить его за благословение, так он хочет, и так он любит.

Однажды Ифтах убил медведя, и они ели жесткое, вкусное мясо. Ифтах, разрывая во рту сильными, белыми зубами большие куски, рассказал Яале, что сила убитого зверя переходит в того, кто ест его мясо, и, прежде всего, в того, кто его убил. В бога Господа вошла сила всех существ, убитых им и убитых в его честь, а это — тысячи, тысячи и eщё тысячи за вечность. Это все сделало Господа чудовищно сильным и страшным в своем гневе, намного более сильным, чем Баал и Мильком, и поэтому род Гилеад, опекаемый Господом, побеждает врагов, будь то Аммон или Моав, Башан или Зоба. Однажды Ифтах принес в лагерь «тооф», барабан. Мужчины получили удовольствие; пальцами рук или ногой они извлекали из инструмента глухой звук. Это было интересно. Яала попросила Ифтаха подарить ей барабан. Она брала его в глухие просеки, упражнялась и наполняла леса и горы странными, грозными звуками. Под прекрасную мелодию своей цитры и мрачную — барабана она пела, рассказывала, разыгрывала истории и сказки отца и свои собственные. Она рассказывала эти истории и отцу. Ифтах с удивлением подмечал: это были его переживания и в тоже время — другие. Ему всегда не хватало слов. Она же находила слова для всего, что входило в человеческое сердце. Был eщё один человек, кого Яала посвящала в тайны своих лесов, гор и своего сердца, старый Тола. Они сидели вместе, дитя и старик, увлеченно болтали и понимали только малую часть того, что сами рассказывали. Тола был рабом — сначала в большом городе Вавилоне, затем — в Дамаске, позднее — в Рабат-Аммоне. Он сопровождал своего господина на поле боя, попал в плен к Гилеаду и пережил большую часть жизненных событий покойного судьи. Он многое видел, поклонялся многим богам, любил и ненавидел многих людей. Все смешалось в его памяти. Большая часть того, что он говорил, была едва понятна. Он часто терялся и переходил на нечленораздельное бормотание.

Яала находила его рассказы очень умными, достойными размышлений, переделывала их на свой лад и вплетала в свои истории.

Тола любил животных и мог рассказать о них много интересного. Он принимал участие в охоте на львов, сопровождал в Ливан диких коз, дружил с лошадьми и одногорбыми верблюдами — огромными существами, которые почти не были знакомы израильтянам. Тола чувствовал себя другом животных и уважал их. Даже диких и опасных. Ненавидел он только аистов. В аистов после смерти превращались плохие люди. Они, аисты, были настоящими разбойниками. Глотали добычу — лягушек, рыб, червяков — с такой жадностью, что потом изрыгали их eщё живыми. Затем они снова нападали на полуживых; а то, что не могли съесть, рвали на куски. Их жажда крови обращалась даже против собственного рода. Тола наблюдал, как аисты, перед тем, как улететь в теплые края, собирались в огромные стаи, совещались, щелкали клювами, издавали отвратительные, гортанные крики и, наконец, рвали на куски трех слабых старых аистов.

— Я стар, моя жизнь позади, — говорил он Яале. — Но я не хочу, дикая моя голубка, правнучка моя, чтобы люди сделали со мной то, что делают аисты со своими стариками. Хочу неразрубленным уйти в пещеру. Поэтому не остался там, где правят сыновья Зилпы, а отправился вместе с Ифтахом, моим господином и другом. Ибо отец молодого — старик, но отцом старика становится молодой.

Так они беседовали и рассказывали о том, что их занимало, и между ними возникало чувство близости. Как-то Тола сказал:

— Твое присутствие, доченька, действует на старого Толу, как летнее солнце.

Когда Ифтах вместе с Паром, женщинами, детьми и всем отрядом сидел за трапезой, ему доложили о чужеземце, который настаивал на встрече с ним. Чужеземец, маленький мужчина около пятидесяти лет, был очень зол и сразу же потребовал:

— Выдай мне моего раба Дардара, убежавшего к тебе. Ифтах продолжал есть и спокойно ответил:

— Разговаривай прилично, человек. Ты — в моей стране. Мужчина eщё больше рассердился.

— Его видели в твоем отряде. Я спрашиваю тебя: здесь мой беглый раб или нет? Разве ты — защитник беглого сброда?

Ифтах ответил:

— Это моя страна, чужеземец, и не приглашал тебя в гости. Повторяю: веди себя пристойно.

И продолжал спокойно есть. Чужеземец не отступал:

— Я из города Голана. Дардар куплен мной за сто тридцать серебряных полушекелей. Люди из Бет-Нимры напали на нас, мы отбросили их назад, а затем напали на них и захватили двести рабов. Дардар, находящийся в твоем отряде, мой раб. Он принадлежит мне по закону народов, живущих в этих странах.

Ему не нужно было упоминать о законе. Ифтах рассердился, но все eщё спокойным тоном сказал ему:

— Здесь — моя страна Тоб. В этих горах утверждаю законы я и никто другой. А ты иди и не испытывай больше моего терпения.

Чужеземец продолжал стоять, маленький, красный от гнева. Тонким голосом он пропищал:

— Я не уйду! Я не побоялся проделать трудный путь, мое платье разорвано, как видишь, скакун потерян, мои ботинки разлетелись на куски, подошвы ног — в ранах… Я хочу получить своего раба Дардара по закону Голана. Разве ты не защитник Голана? Разве мы не платим тебе пять тысяч шекелей в год и, в том числе, я — тридцать?! Требую удовлетворения моих прав! Выдай мне моего раба Дардара! Несчастный снова говорил о законе. Во имя закона Зилпа и eё близкие опозорили его и совершили над ним насилие. Авиам грозил ему во имя закона. Разве он пришел в Тоб, чтобы слушать подобную болтовню? Им овладела безудержная ярость.

— В последний раз говорю, прикуси язык! — сказал он. — Около меня оказывается тот, кого я терплю в своей стране. Кто идет против моей воли, с тем я поступаю по военным обычаям. Вы сделали людей из Бет-Нимры рабами, потому что они пришли в ваш город против вашей воли. Смотри, человек, как бы я не поступил с тобой также! Тогда твой Дардар будет господином, а ты его рабом.

Он вскочил, закричал:

— А теперь уходи! И быстро!

Тем не менее, чужеземец своим тонким, настойчивым голосом закричал в ответ:

— Закон! Закон! Выдай мне моего раба! Я не уйду, пока мой раб не попадет в мои руки! Закон!..

Ифтах проговорил хрипло, резко, но негромко:

— Я предостерегал его три раза, вы все слышали, друзья мои. А он продолжает дерзить и требовать что-то от меня.

Он нагнулся, поднял камень.

— Кто упрямо стоит на своем здесь, в моей стране, тех я уничтожаю!

Он взвесил в руке камень.

— Вот тебе твой закон! — выкрикнул он и бросил камень в возмутителя спокойствия.

Остальные тоже закричали и начали бросать в пришельца камни. Так обычно наказывали преступника. Человек eщё мгновение стоял, не веря глазам, потом качнулся и рухнул на землю.

Яала все это время пристально смотрела на отца, с открытым ртом наблюдая за ним. Холодно, страшно сверкали его глаза на львинообразном лице, сверкали в них маленькие, зеленые огоньки, как в глазах разъяренного зверя. Яала увидела это очень ясно. Так должен выглядеть Господь, приезжая на облаке и распространяя во вражеском стане огонь и ужас.

В одиночестве на лесистой горе она пела песню в честь отца. Он, подобно Господу, царил в стране Тоб. Но он посылал не только разрушение, большую часть времени он был кроток и весел. Господь гремел и разрушал, и люди почитали и боялись его.

Отец тоже гремел и разрушал, но он умел и другое: он мог громко хохотать, и все должны были хохотать вместе с ним и любить его.

Ифтах был доволен собой. Однако он понимал, что Пар не одобрит его торопливости. Тем не менее, друг поддержал его.

— К чему бы ты пришел, Ифтах, — сказал он, — если бы каждый бегал к тебе, претендуя на твоих людей?

И пояснил:

— Закон должен существовать в городах и селениях, где право одного сталкивается с правом другого. Но мы здесь, потому что хотим быть свободны от закона. Эту страну Тоб дал нам Господь. Здесь нет никаких законов, только твои… Однако в стране Башан, продолжал он, немного помолчав, — вряд ли порадуются судьбе этого человека… А что, если ты пошлешь во вверенные тебе области две сотни? — предложил он.

— Две сотни я бы выделил, оживился Ифтах. — Но такой маленький отряд едва ли сможет навести подобающий страх на страну Башан… Я разделю людей на группы и спрячу, — внезапно решил он. — Они будут показываться и снова исчезать, они появятся там, где их меньше всего ожидают. Тогда две сотни будут подобны целой армии…

Он и без того собирался совершить набег на северные области, чтобы подыскать пригодное убежище. Это должна была быть приятная поездка, скорее смена места и отдых, чем военный поход, и у него не появилось никаких сомнений в том, чтобы взять с собой Ктуру и Яалу.

Они отправились в сопровождении одной сотни и двух вьючных животных. Погода благоприятствовала, и они ехали спокойно, выбирая места отдыха задолго до наступления ночи. Они находили дикие, безлюдные участки, соответствующие целям Ифтаха.

Яала получала от этого предприятия eщё больше удовольствия, чем другие. Страна была населена с самого дня сотворения мира. Здесь жили многие народы, господствовало множество богов, в дикой глуши внезапно попадались запущенные жилища, разрушенные человеческие поселения, оставленные святилища. Яала задавала отцу множество вопросов. Ей было о чем подумать и что сочинять. Вместе с мужчинами она проникала в самую глушь, и, если они сразу после обеда останавливались и раскидывали палатки, она одна устремлялась в неизвестность.

Однажды вечером она ушла одна и не вернулась. Местность была не особенно опасной, но все же здесь было много обрывов, густого кустарника, пропастей, а ночь — безлунная. Здесь на каждом шагу могли подстерегать страшные звери, горные львы, дикие собаки. Кроме того, здесь прятались «пустые» люди, беглецы.

Наступило утро, Яала не появилась. Ифтах и его люди отправились на поиски. Часы шли, лицо Ктуры осунулось, губы сжались, большие глаза засверкали диким огнем. Солнце начало заходить, на землю спустился вечер. Вторая ночь… Яала была единственным ребенком Ифтаха. Господь лишил его и аммонитку сына. Неужели он хочет забрать и дочь?

Между тем, Яала беспомощно лежала в густом кустарнике. Чтобы вовремя быть дома, она решила сократить путь, упала с высокой скалы и повредила ногу. Когда через некоторое время она очнулась и попыталась подняться, нога заболела так сильно, что она чуть было снова не потеряла сознание. Она лежала, сердце eё учащенно билось, давила тошнота в желудке. Eё рвало.

Наступила ночь. Она мерзла. Сквозь заросли виднелось несколько звезд. Яала удивлялась, что лежит здесь, несчастная и беспомощная. Она была дружна со всеми живыми существами, и все живые существа дружили с ней. Где же избавители — отец, Господь, мать?

Стало светло. Сквозь ветви кустарника засверкало яркое небо, а она лежала и чувствовала себя противной самой себе, потому что сильно испачкалась. Она была так слаба, что это причиняло боль, eё мучила жажда, мысли в голове снова затуманились.

Наступила вторая ночь. От прохлады ей стало лучше, но eё изнурял голод. Она захныкала. Голод прошел. Хотела крикнуть, но не смогла. Какая жалость, что она не взяла с собой свой барабан. Неужели она умрет здесь от голода и жажды? Неужели eё тело разорвут на куски лесные звери?

Она покачала головой. Нет, она не могла себе такого представить. Наоборот, теперь она была уверена, что придет отец. Она улыбнулась и запела.

Вдруг в кустах появилось что-то большое, неуклюжее. Сердце остановилось, eё тело парализовал страх. Это, видимо, был зверь, медведь. Но тут она увидела человека — высокого, молодого, одного из великанов, тех «пустых» людей, которые проживали в глуши. Страх eё не уменьшился, к тому же ей стало стыдно, что она так испачкалась.

Высокий нагнулся над ней, она закрыла глаза и снова потеряла сознание. Человек попытался eё поднять. Боль пронзила eё тело, она пришла в себя, застонала. Высокий голос спросил eё о чем-то на полузнакомом языке. Она взяла себя в руки и сказала:

— Палатка… — и слабо показала в направлении палаток.

Человек повторил:

— Палатка.

И осторожно попытался поставить eё на землю. Она заплакала. Тогда он взял eё на руки, она обхватила его шею, и он медленно понес eё в направлении, которое она указала.

Но вот и палатка. Радости, когда они снова увидели Яалу, не было предела. Мать дала обессиленной, растерянной дочери попить, вымыла лицо и тело водой, смешанной с уксусом. Она положила на опухшую ногу травы и бальзам из Гилеада и забинтовала ее. Это длилось недолго, и Яала заснула. Тем временем Ифтах расспрашивал высокого молодого человека, который принес Яалу. Высокий был светел кожей и глазами, очевидно, эморит. Он говорил на угаритском — том древнем языке, на котором разговаривали только на севере Башана и который очень походил на еврейский, но был полон всяких торжественных слов… Чужеземец говорил боязливо и скованно. Ифтаху стоило труда связать воедино его рассказ.

Он ставил ловушки в самой глухой части горного леса, услышал тихий плач и увидел девочку, лежащую в густом кустарнике. Ифтах сердечно поблагодарил его и попросил быть его гостем. Они уселись есть. Ифтах спрашивал чужеземца об его имени, родине, жизни. Его звали Мерибааль, и он происходил из королевства Зоба. Его семья погибла на войне, он был младшим сыном, его презирали в каменном, окруженном стенами городе, который был его родиной. Он не выдержал этого и бежал на свободу, в глушь. Все это он рассказал в своей скупой, бессвязной речи. Когда же он узнал, что говорил с Ифтахом, знаменитым командиром, он стал заикаться от смущения. Однако не спускал жадного взгляда с лица хозяина, ибо это был человек, которому он хотел подражать, когда бежал в глушь. Ифтах и Ктура после трапезы eщё раз посмотрели на Яалу и вытянулись на циновке.

Ктура не могла спать. Шрамы от схватки с волком болели, ожидание этих последних дней обессилило ее. Она все eщё не могла понять, что случилось. Глушь, eё счастливая, любимая глушь вдруг обернулась чем-то издевательски ужасным. Нет, не глушь, это Господь гневно ворвался в eё счастливую жизнь. Но все же Мильком и eё боги пришли на помощь и послали человека из Зобы. Она встала, подошла к постели Яалы. Ей нужно было удостовериться взглядом и прикосновением, что дитя здесь, что оно дышит.

Яала проснулась рано утром, прежде, чем все остальные. Она чувствовала, что находится в палатке отца и матери, с людьми, которым она принадлежит. Обычно, проснувшись, она сразу вскакивала, полная желания двигаться. Сегодня она была рада, что больная нога заставляет eё лежать. Она закрыла глаза и вспомнила о том, как высокий человек нес eё через заросли. Он нес eё ловко, осторожно. Это, наверное, был трудный путь — по долинам и скалам через кустарник. Но злая дорога перед ним отступила. Ифтах и Ктура заговорили с ней, никто не вспоминал о прошедших заботах, все вокруг казалось радостным.

Стоял светлый день со свежим, теплым ветерком. Все уселись перед палаткой. Она охотно поинтересовалась бы, здесь ли чужеземец, но боялась спросить. Он пришел сам, смущенный, такой смущенный, что и она покраснела.

Он просидел с ней большую часть дня. Время от времени он переносил eё с места на место. Она любила лежать наполовину в тени, наполовину на солнце. После трапезы, в которой сегодня принимала участие Яала, Мерибааль сказал, что он не смеет больше обременять своих хозяев, желает им счастья и с наступлением дня уйдет к себе в лес. Ифтах видел, что ему стоит труда так говорить, видел огорчение на ясном лице Яалы. Он спросил Мери-бааля:

— Разве спаситель моей дочери не хочет быть гостем в моей стране Тоб?

Яала засияла, лицо Мерибааля тоже выразило радость. Он несколько раз пытался ответить и наконец сказал:

— Я могу остаться в твоем лагере.

Это было не совсем то, о чем думал Ифтах. Если этот Мерибааль навсегда останется в его войске, он может захотеть Яалу, когда та созреет. Он нашел eё в глуши, у него законные претензии на нее, он нравится ребенку, и Ифтах должен будет отдать ее. Но этот человек был эморитом. Он звался Мерибаалем, и уже само имя выдавало его принадлежность Баалю Башана. Те из Мицпе скажут:

— Смотрите на него, Ифтаха, сына аммонитки, мужа аммонитки, он теперь выдает дочь за приверженца Бааля из Башана. Разве мы не правы, что его прогнали? Он не должен дать им повода так говорить. Ему пришлось взять Мерибааля в страну Тоб. Там высокий человек тоже оставался чужеземцем. Он отличался от других, даже от эморитов. Над его наклоненной вперед фигурой и высоким голосом смеялись все. С другой стороны, он показал себя сильным и проворным. У него были ловкие и искусные руки. Кроме того, он, как никто, чувствовал запахи в пустыне и в лесной чаще, легко прокладывал дорогу в самых густых зарослях кустарника, много знал о лесных животных. Однако он был плохим собеседником — слишком уж робок.

Он выказывал Ифтаху безграничную преданность. И с ним и с его родными он мог говорить о самых сложных вещах. Его честность выходила за рамки привычного, а на лице Мерибааля отчетливо отражалась любая, проскакивающая в его голове мысль. Ифтах отвечал на его искреннюю привязанность скрытым, добродушным презрением.

Между тем, простодушная Яала любила в своем спасителе именно эти качества. Они видела в нем старшего брата, которому можно доверить абсолютно все. Eё нога eщё не совсем поправилась, и она взяла за обыкновение брать Мерибааля на свои одинокие прогулки.

Иногда она брала с собой и старого Толу. Тогда они сидели втроем, и старик с молодым парнем наперебой вспоминали истории, связанные с сильной северной страной, которая была их родиной. Оба они считали, что Этана, Адапа и Тамус — великие герои. Но говоря об одиннадцати чудовищах, которых те победили — драконах, крылатых змеев, морских баранов, людей-скорпионов… — постоянно спорили.

Однажды Тола, обидевшись на парня, изрек:

— Если бы старикам — силу молодых, а молодым — силу стариков, люди стали бы богами. А так… Я — Тола, а ты — Мерибааль…

Прошел примерно месяц, и великан в присутствии Яалы сказал Ифтаху:

— Я видел только страну Тоб, видел твоих воинов. eщё раз прошу тебя, прими меня в свое войско!

Ифтах перевел взгляд с Мерибааля на Яалу, потом снова — на Мерибааля, и ему пришлось ответить:

— Ты спас моего ребенка. Мое благодарное сердце радуется тебе. Но мои люди — воинство Господа, и твой Бааль вел против него войну.

Лицо великана задрожало, на нем отразились задумчивость и смущение. Он преданно посмотрел на львиный лик Ифтаха и, с трудом подбирая слова, неловко сказал:

— Я почитаю Господа, потому что он — бог Ифтаха. Но не хочу отрекаться и от Бааля из Башана. Он вел меня сильной рукой к тебе и твоей дочери. Не хочу отрекаться и от великих героев северной страны, победивших одиннадцать чудовищ.

Ифтаху нравился эморит Мерибааль. Он охотно не заставлял бы того больше надоедать себе. Но не мог… С горькой усмешкой он подумал, что тот стоит сейчас перед ним также, как когда-то он сам стоял перед Авиамом.

— У меня нет намерения ссорить тебя с твоими богами и героями. Почитай их и дальше. Но если хочешь вступить в мое войско, Господь должен стать для тебя главным Богом, ибо он соединяет нас. Тебе придется отказаться от своего имени — имя Мерибааль обнаруживает твою связь с чужими богами.

Мерибааль пробормотал подавленно:

— Я больше не должен…

Закончить фразу он не смог. Так и стоял перед Ифтахом с искаженным, нескладным лицом, сопел, молчал, стоял и молчал. Яала следила за их разговором с напряженным вниманием. Наконец, eё взгляд застыл на лице Мерибааля. Тот чувствовал это и мучался так, что Ифтаху стало жаль его. Но чем он мог ему помочь?

— Как же меня должны называть? — выдавил из себя молодой гигант.

Яала облегченно вздохнула, радостно захлопала в ладоши и попросила отца:

— Дай ему красивое имя!

Ее радость тронула Ифтаха, и он произнес:

— Пусть зовется Эмином. Это означает — «тот, кто справа». Из этого следует, что он будет моей правой рукой. Ты довольна, дочь моя?

Великан выпрямился. Называться другом и помощником Ифтаха — это eщё не предательство Бааля. И тот, кто до сих пор назывался Мерибаалем, сказал:

— Эмин, друг твоей правой руки, благодарит тебя, Ифтах!

Ифтах зарезал теленка, кровь жертвы смешали с вином… Затеяли трапезу. Яала в ней тоже принимала участие. Мерибааль остался в войске Ифтаха под именем Эмина.

Ктура верно и честно шла за Ифтахом. Она не воспротивилась тому, что он дал Мерибаалю новое имя. Но сам факт, что тот ради вступления в войско мужа должен был отказаться от своего бога, угнетал ее. Она хотела искупить этот грех. Ей захотелось совершить паломничество к своему Богу. Он жил там, наверху, на Хермоне, в далеком безграничном белом пространстве. Она не испугается трудного подъема и подтвердит свою верность Баалю, наберется сил и попросит совета.

Она пошла на хитрость и так объяснила свой порыв благочестия Ифтаху: что стоит тут, мол, гора Хермон, насмешливо и гордо глядя на eё Ифтаха. А ей это не нравится. Она хочет подняться с ним наверх, и горная белизна окажется у ног Ифтаха. Ифтаха eщё в Гилеаде привлекала сверкающая вершина Хермона, которая виднелась отовсюду, где бы ты ни находился. В стране Башан ему рассказали о Хермоне много интересного. В древности на вершине стояла святыня Бааля. Потом Бааль рассердился, вершина задрожала, и далеко внизу города и деревни подверглись разрушению. С тех пор святыня стоит одиноко. Люди боятся подниматься на холодную белую гору. На это, рассказывают, осмелился король Ог, а позднее — израильский военачальник Иошуа. Но за ними последовали немногие. Ибо что можно было найти там, наверху, в награду за все труды и преодоление опасностей? Только снег и злых духов.

Когда теперь Ктура предложила ему подняться на гору, Ифтах сразу же понял, что она хочет совершить паломничество к своим богам. Но его собственное желание подняться к снегам укрепилось eщё больше. Если она хочет показать Баалю из Башана свое смирение, то Ифтах, будучи воином Господа, радовался, что не испытывает страха перед чужим божеством и покажет ему это. Он посмотрел на полное ожидания лицо Ктуры и приветливо сказал:

— Это трудно и не очень разумно. Но вижу: у моей Ктуры лежит к этому сердце, и я подтверждаю, как только ты это высказала, мое сердце расположилось тоже.

Они собрались в радостную и бессмысленную поездку, решив взять с собой только Эмина. Тот долго скитался по склонам Хермона и добирался почти до его заснеженной вершины.

Молодой эморит все крепче привязывался к своему командиру и уважал его теперь безгранично. Он подражал его походке, манере разговора, каждому движению, задирал подбородок также, как Ифтах. Он не спускал с него глаз. Ктура даже смеялась иногда над его рвением. То, что ему предстояло сейчас, наполняло его счастьем и гордостью.

Они пересекли Ярмук, проехали, объезжая стороной, много городов и деревень, плодородную страну и поднялись на покрытые виноградниками склоны горы. Повсюду на них стояли святыни Бааля и Ашторет.

На третий день они достигли последнего населенного пункта, города бога счастья, Гада. Вскоре начались снега. Удивительно, как далеко вниз опускался снег и как долго он держался. Они пересекли заросшие вершины. Там рос низкий кедр и мелкий кустарник. Они переночевали в горной долине, кольцом огибавшей вершину.

Отсюда дорога стала очень трудной. Издали вершина горы казалась приплюснутой шляпкой. Теперь было видно, что снег скрывает трещины и пропасти. Порой он становился твердым и скользким, порой — таким мягким, что в нём можно было утонуть. С трудом, задыхаясь, они двигались наверх по сверкающему снегу. Крепкая Ктура должна была для подъема собрать все свои силы. Эмин снова и снова помогал ей выбираться из снега, она опиралась на него, а иногда он нес eё на руках; казавшийся таким неуклюжим, он теперь предстал перед ними нежным, быстрым и ловким. Ктура была благодарна ему. Как хорошо, что этот Мерибааль — в мыслях она не называла его иначе — был таким хорошим другом eё дочери. Если Яала получит в мужья эморита, Бааль не исчезнет из eё рода.

На очень большой высоте они добрались до почти разрушенных, покрытых снегом, остатков святыни. Эмин предложил переночевать здесь; на следующий день они, очевидно, достигнут самой высокой вершины. Они накрылись одеялами и уснули.

Утром, eщё до наступления дня, Эмин тихо, чтобы не помешать Ктуре, разбудил Ифтаха и взволнованно попросил его следовать за ним. Стоял страшный холод. Они шагали, скользили, ползли через заснеженные заросли. Внезапно Эмин велел Ифтаху пригнуться и не шуметь. Тут Ифтах увидел на другой стороне маленькой лощины зверя, барана с гигантскими рогами. Козерог стоял неподвижно, навстречу ветру, не боясь мороза и снега.

Она долго лежали, спрятавшись, Эмин и Ифтах, и смотрели на зверя, с четко выделявшимся на снегу силуэтом. Неожиданно, испугавшись, баран спрыгнул со скалы и скрылся. Ифтах не заметил, куда он исчез. Он пропал так быстро, будто его и не было вовсе.

Они пошли назад. Эмин, счастливый, даже красноречивый, рассказывал о козерогах и их жизни. Часами они простаивают на страшном холоде и на ветру. У них замерзают уши, но они не замечают этого. Гордые животные ищут самые высокие вершины. Многие из них — герои-полубоги. Во всяком случае, могут после смерти принять их облик. Убить козерога невозможно. Но тот, кому посчастливится козерога убить, сохранит силу до глубокой старости.

Ифтах много слышал об этих животных. Теперь он собственными глазами увидел, как козерог стоит на горной вершине прямо против ветра. С презрением подумал Ифтах о козах из стада Гилеада. Ему понравился козерог…

Не успело солнце подняться достаточно высоко, а они уже, как и предсказывал Эмин, достигли вершины, которая так притягивала Ифтаха, волнуя и светясь так ярко, что захватывало дух. В последние дни она скрывалась в тумане. Но сегодня воздух был волшебно светел и чист. Далеко внизу лежали плодородная страна, черная каменная пустыня, и оба Израиля: на востоке Гилеад, на западе — Канаан.

Своим острым зрением Ифтах видел и узнавал гору, долину, реки и города. Бросил взгляд на Иордан, увидел впадавшие в него реки. Далеко на юге блеснуло Мертвое море — там, где небо сливалось с землей. Увидел прямо перед собой живое, богатое рыбой озеро Кинерет с цветущими берегами. А дальше, на западе — бесконечная вода. Ифтах знал, то, что на юге исчезает из поля зрения — Беершеба и его пустыня.

Ифтах впитывал в себя это бесконечное разноцветное многообразие. Дыхание Господа, которое он ощутил в шатре Господа, когда разговаривал со священником, обрело форму. Зримое, оно лежало перед глазами. Сейчас оно пало к его ногам. Оно было здесь, рядом. Он вытянул руки, выпрямил пальцы, потом согнул их и сжал в кулаки. Все далекое, гигантское, вместе с водой и горами, стало одним целым. Он, Ифтах, призван разрушить все это. Одна лишь мысль о таком возвышала его. Он видел перед собой цель.

И цель эта была прекрасна, волшебна. Такую цель способен поставить перед собой только герой, в котором есть что-то от бога.

Чепуха! Химеры наполняли его душу, как снежный воздух. Какой-нибудь Авиам, приговоренный своей немощностью к пассивности, мог обманывать себя такой ерундой. Но человек, который может бороться и завоевывать, не должен растворять себя в голубых мечтах.

Действительно ли эти мечты столь несбыточны? Перед ним — страна. А он, человек, стоит здесь. И то, что он планирует и рассчитывает, шаг за шагом сбывается. Он взял Афек, Гешур и Голан. Он захватит eщё большую часть Башана и укрепит свою страну на севере. Затем пойдет на Ябок и сядет в кресло судьи в Гилеаде. Потом постепенно объединит свою северную страну и восточный Израиль. Затем перейдет Иордан и соединит все разрозненное в одно целое. И тогда судья в Израиле не будет уже уступать ни фараону, ни царю Вавилона, которого называли царем царей.

Сумасшествие! Тщеславие!.. Но сколько истинного казалось сначала сумасбродным! В Мицпе и Маханаиме сочли бы, что он помешался, если бы захотел покорить Хермон. И вот он, Ифтах, сын Гилеада, стоит на крыше дома, в котором живет бог Башана, и обозревает весь Израиль, протягивает руки, чтобы взять его.

Он выпрямился, преодолевая порывы сильного ветра, поднял голову с короткой четырехугольной бородой к чистому, голубому небу и громко рассмеялся.

Ночью было холодно, и Ктура под одеялом тесно прижалась к нему. Он, несмотря на накопившуюся за день усталость, не мог заснуть.

— Ты не спишь, Ифтах?.. — спросила его Ктура. — Знаю, почему ты не спишь. И знаю, почему ты смеялся. Я тоже смеялась. И чувствовала, что Бааль приветствует нас из глубины горы, предлагая свое гостеприимство. Он благоволит к нам. Благоволит к тебе. И если тебе не поможет Господь того священника, на помощь к тебе придет со своей горы Бааль.

Ифтах крепче прижал eё к себе. Поразительно, как мало она его знала. Он был солдатом Господа, а не Бааля. И не нуждался в помощи чужих богов. Река Ярмук, где кончалась власть Бааля, — для него не граница. Ему принадлежала страна до самой Синайской пустыни, Иордан, страна Господня. Господь благословил его и окажет ему помощь. Поэтому Бааль из Башана не осмелился тронуть его, Ифтаха, когда он поднялся на крышу его дома.

На пятом году своего пребывания в пустыне Ифтах захватил город Рамот-Башан и окрестности.

Хотя его владения к северу от Ярмука уже включали в себя четыре города, он по-прежнему продолжал странствовать по пустыне. Его домом была меняющая место палатка. И только его приближенные, двадцать один человек личной охраны, точно знали, где он находится.

Весной следующего года он занял город Суккот-Башан. Бесчисленное количество эморитов в городе оказало ожесточенное сопротивление. Ифтаха ранили в плечо. Он пришел в ярость. Может быть, эта рана — козни бога Бааля, столь могущественного здесь, на севере? А может, это предупреждение Господа? Ведь Пар предостерегал его… Но кто бы ни нанес удар: Бааль или Господь, Ифтах злился. Не обращая внимания на рану, он вернулся в страну Тоб.

Когда он пришел к себе в палатку, его сильно лихорадило. Искусная во врачевании Кассия взяла на себя заботы о нем. Она настояла, чтобы он лечился и отдыхал в палатке или рядом, на воздухе. Он подчинился, удивленный и огорченный. Его окружали родные и близкие — жена, дочь, Пар, Кассия, Эмин. Ифтах ругался, что уже почти лето, а так много нужно сделать до наступления зимы. Пар утешал:

— До зимы eщё почти двести дней, Ифтах.

— Разве тебе точно известно, что я собираюсь предпринять летом? — с насмешкой в голосе спросил его Ифтах.

Пар, смущенный присутствием посторонних, ответил:

— Думаю, ты возьмешь город Мааку, чтобы округлить свой Башан, и чтобы легче было защищаться от царя Абира…

Ифтах повеселел.

— Ты — умник, — сказал он Пару. — Да, я захвачу город Мааку, а eщё Рекоб. Тогда в наших руках будет семь областей, а это хороший счет.

Кассия заговорила с мужем о брате так, будто Ифтаха рядом не было:

— Он, вероятно, хочет объединить весь западный Башан и стать отцом-основателем рода Ифтаха, — сказала она.

Все посмотрели на Ифтаха. Тот засмеялся и произнес:

— Что ты об этом думаешь, Пар? Ответь же своей мудрой жене!

— Разумеется, он когда-нибудь объединит свои семь областей в род и страну Ифтаха, — ответил Пар. — Но тогда он присоединит к ним и страну Тоб. Нам не нравится жить здесь, нас угнетает стесненность городов. Особенно Ифтаха. Он захочет остаться в пустыне и отсюда, из северной области править и судить. Конечно, ему месяцами придется жить в своих городах… Что ж, в молодости человек может позволить себе скитания. Но в пору зрелости он должен успокоиться и соблюдать порядок.

Ифтах злобно ухмыльнулся. Что за скромные планы и жалкое государство предрекает ему этот Пар? А вслух насмешливо сказал:

— Правильно. Страну Тоб я действительно присоединю к нашему северу. Но в стране Тоб к Иордану текут только две реки, а в Гилеаде — одиннадцать. И представь, мой честный Пар, я хочу прибавить ко всему eщё и Гилеад.

Он выпрямился. Теперь в его голосе зазвенели нотки гнева.

— И вы подумали, что я навсегда оставлю Гилеад трусливым лисицам, сыновьям Зилпы?

Лицо Ктуры засветилось. Просияла и Яала, похорошело застывшее лицо Эмина. И даже задумчивый Пар попросил:

— Пожалуйста, продолжай… Ты не все нам сказал. Мы всей душой хотим услышать больше…

Эта просьба вполне соответствовала настроению Ифтаха. Сейчас ему хотелось говорить. О своих видениях на горе Хермон, обо всем, что рвалось из его груди наружу.

— Ты опять прав, мой Пар, — начал он. — Башан, Тоб и Гилеад — этого слишком мало. Другие земли тоже должны войти в мой Израиль, все, что к востоку от Иордана. Люди из рода Реуба, Гада и Менаше, эмориты, которыми они правят. Все должно стать единым.

Он поднялся и стоял теперь, как тогда, на горе Хермон. Стоял и смотрел вдаль. Затем вытянул вперед руки и сказал:

— А потом мы перейдем Иордан и соединим на востоке Израиль с Канааном. Это должно быть большое государство, простирающееся отсюда до Бэершевы, от Великих вод на западе до пустынь Аммона и Моава. Это будет государство Израиль…

Яала больше не могла сдерживать себя. Она ликовала.

— Всемогущий мой отец Ифтах! Всемогущий Ифтах, сын Гилеада!

Однако Кассия попыталась его остановить:

— Не говори так громко, Ифтах, брат мой! За каждым деревом, каждой скалой подстерегают злые духи. Особенно много собирается их вокруг больного. Они не любят сильных и гордых.

Но никто не обращал на нeё внимания. Все были захвачены речами Ифтаха. И даже в суховатом голосе Пара слышалось упоение, когда он произнес:

— Соединить в один народ все колена израилевы!.. Надменный Эфраим, всему противящийся Беньямин, колеблющийся Гилеад… Это задача великих судей и героев. Видимо, Господь вдохнул в твою грудь бурю.

Ифтаха охватило ощущение счастья. Его слова взбудоражили даже трезвого Пара. Тем не менее, его душу леденило сознание того, что сказанное им ничем не отличалось от туманных речей, которыми хотел одурманить его священник. Усилием воли он вырвал себя из оцепенения. Он видел страну, Единую и Неделимую. Он видел eё с вершины Хермона, Он ощущал ее, трогал руками. То, что он чувствовал, говорил, хотел, было настолько же далеко от речей Авиама, как дуб от своего побега.

Следовало объяснить это всем остальным. Он стыдился избытка чувств, с которым говорил с ними.

— Это не прекраснодушные речи пророка или одержимого, — сказал он. — Я не пускаю слов на ветер. Я все хорошо обдумал. Возьму Мааку и обеспечу защиту всего Башана. Только тогда перейду через Ябок. И обеспечу защиту всего Гилеада. И только тогда перейду через Иордан.

Он сел на корточки на циновке, поднял раненое плечо, превозмог боль и почти ворчливо продолжил:

— Так, ну, теперь вы знаете… До сих пор я это рассказывал лишь деревьям в лесу. А теперь забудьте об этом и вспомните только тогда, когда мы перейдём через Ябок…

Зилпа и eё сыновья воспринимали большую часть того, что рассказывали о делах и успехах Ифтаха, как болтовню и небылицы. Но одно было ясно: бастард не пропал в своей пустыне, он процветал, загребал все вокруг себя дерзкой рукой и правил страной, командовал армией, обладал реальной властью. При всем своем горьком разочаровании Зилпу не оставляла надежда на то, что Господь в конце концов свергнет и растопчет отродье Леваны.

Гордого Гадиеля едва ли волновали успехи Ифтаха. Но он завидовал его свободной, полной приключений жизни в пустыне. В его душе копошились воспоминания о походах отца, он жаждал перемен, путешествий, свободы, степной жизни. Что касается Елека, то его совсем не трогало счастье Ифтаха. Пускай бастард воюет и побеждает с тем блеском, который ему по душе. Пока он делает это вдали, там, за рекой Ярмук. Если бы он остался на родине, вечно на глазах у людей, неблагонадежные всегда упрекали бы сыновей Зилпы в том, что их интриги погубили брата. Ну, а поскольку он далеко, можно спокойно наслаждаться прекрасными поместьями Маханаима. У него, Елека, от этого — особая радость.

Мать и братья интересовались больше перспективами рода, чем его владениями. Они назначили его управляющим наследными имениями, и он принял на себя эту тяжелую ношу и усердно ездил вокруг, осматривал разбросанные повсюду дома, поля, виноградники, масличные рощи, стада. Приводил все в порядок, улучшал, приумножал. Строил дома и возводил в них новые этажи, рыл каналы и резервуары, исследовал землю и давал указания, что сеять. Он ввозил баранов из долины Эзревль, а быков — из Башана. Покупал у бродячих торговцев полезную утварь и распределял ее. Поля и пашни процветали, дожди шли в нужное время, когда требовалось, грело солнце. При каждом новолунии он с удовлетворением подсчитывал, насколько увеличилось его богатство, и благодарил за это Господа. Младший брат Шамгар часто размышлял о судьбе Ифтаха. Он ужасался его безбожию и, тем не менее, чувствовал привязанность к этому странному человеку. Ему, Шамгару, скромному и миролюбивому человеку, казалось, что ничего нет хуже, чем жизнь в глуши, в пустыне, и он был убежден, что Господь помутил брату, добровольно выбравшему такую жизнь, разум. Но почему же тогда Бог доверил ему вновь вернуть потерянные северные города? Очевидно, Господь имел какие-то виды на человека, которого он благословлял и одновременно наказывал. Священник Авиам тоже считал, что Господь имел какие-то виды на Ифтаха. Он, Авиам, тогда превратно истолковал решения урим и тумим. Испытание, которому он подверг Ифтаха, было неумным, человеческим, Господь, очевидно, хотел по-другому испытать его. Но в одном, по крайней мере, повлияли резкие слова, сказанные тогда им, Авиамом: молодой человек при всем своем ожесточении из-за мнимой обиды не бежал в палатки аммонитов, откуда пришла его жена, а остался верным Господу и Гилеаду. Нет, Авиам не отказывался от этого безбородого. Правда, часто его мучило долгое ожидание. Ибо он был стар, каждый год мог стать последним, а большая часть его жизни была ожиданием.

Люди из Гилеада много говорили о делах Ифтаха и вспоминали о нем с тоской. Однако не осмеливались высказывать это при сыновьях Зилпы.

Народу жилось хорошо при разумном хозяйствовании Елека. Многие жили лучше, чем во времена старого судьи. Они лучше питались, имели больше предметов домашнего обихода и орудий труда. Однако их удовлетворение было каким-то угрюмым. Сколько eщё будет продолжаться мир? И не следует ли им поставить руководителя, который сможет защитить их от Аммона? Вновь и вновь говорили старейшины, что нужно выбрать нового судью. Но говорили они это без особого подъема. Ибо имя Ифтаха, о котором все думали, оставалось невысказанным, а в Гилеаде не было никого, к кому почтительно и убежденно можно было бы обратиться со словами:

— Мой господин судья…

Так в каждом городе собирались бородачи, управляли, судили, как могли, а если случай был труден, обращались к священнику Авиаму, госпоже Зилпе или к Елеку. Каменная скамья судьи у ворот Мицпе оставалась пустой.

Так прошло четыре года, прошел и пятый, и все это время на незащищенной, неопределенной границе поджидал умный, полный сил царь Аммона Нахаш. На шестом году нападения аммонитов участились. Далеко в глубине Гилеада опустошали пашни и виноградники, угоняли скот, грабили деревни. И не было судьи, отсутствовала твердая рука, которая могла бы защитить от врага. И тогда горе и страх распространились по стране, и повсюду люди начали вспоминать Ифтаха. Горожане в своих домах, крестьяне в своих хижинах, пастухи у своих костров рассказывали об его делах, городах, о его войске и боевых повозках. Авиам и Зилпа поняли, что место судьи больше не может пустовать.

Вид этой пустой скамьи был обоим приятен. В глубине души они желали видеть его пустым. Зилпа чувствовала себя матерью и госпожой рода, последовательницей тех женщин, которые во все времена руководили Израилем. Авиам, со своей стороны, считал себя тайным судьей, который из шатра Господа руководил Зилпой.

Однако теперь больше нельзя было откладывать назначение нового судьи. Они вызвали Гадиеля. Теперь, когда страна должна считаться с крупным нападением аммонитов, он, воин, должен стать настоящим вождем. Гадиель колебался. Разумеется, он — воин, но не создан быть военачальником и, тем более, судьей.

— Я не боюсь смерти на поле битвы, — объяснил он. — Но не хочу умереть вождем. Когда погибает рядовой воин или даже командир тысячи, предки под землей принимают его охотно, и бог Господь разрешает ему принимать участие в битвах его рода. Военачальник же несет ответственность за все, и если я проиграю битву, я, будучи мертвым, не буду иметь ни одного хорошего часа.

Елек отказался тоже — вежливо и решительно. Из рода Гилеада оставался один Шамгар.

У Авиама, когда он подумал об этом, захватило дух. Шамгар станет глиной в его руках, и священник испугался, что он использует его скорее для удовлетворения собственной жажды власти, чем на благо рода и во славу Господа. Он был честолюбив и хотел eщё что-то сделать, прежде чем отправиться в пещеру. Он может соблазниться и действовать во вред Израилю. Но как бы он усердно ни искал, оставался только один Шамгар, и только его можно было посадить на судейское место. Разумеется, то была воля Господа, чтобы род сделал его судьей. Священник покорился.

Однако Шамгар воспротивился. Ему заявили, что он, благочестивый и праведный, единственный из сыновей Гилеада, пригоден для этой должности. Но Шамгар отвечал, что как раз потому, что он благочестив, он знает о своих незначительных заслугах, и у него не хватит наглости командовать другими. Священник заклинал его именем Господа. Шамгар изворачивался вовсю и, наконец, с несчастным видом, не в силах ни принять предложение, ни отклонить его, покорился. Авиам нашел выход. Он предложил, чтобы Шамгар сначала получил посох судьи. Помазан священным маслом он будет потом, когда докажет свое право на деле.

В этот период он будет нести ответственность лишь перед людьми, но не перед Богом. Ночью в постели худощавая Цилла нашептывала что-то Шамгару, плакала, бушевала. Интриган-священник отказывает ему в посвящении только потому, что хочет оставить скамью судьи пустой для бастарда, служителя идолов. В этих словах звучала бесконечная ненависть. Но для Шамгара они прозвучали утешением. Он любит Ифтаха также, как прежде. Возможно, брат когда-нибудь появится в шатре Господа и освободит его от этой постылой должности.

Он согласился на предложение священника. Шамгар был посажен на место судьи, но без помпы и священного обряда.

Ввиду того что он не дорос до решения других задач, связанных с должностью, он с яростным пылом взялся за искоренение идолопоклонства в Гилеаде. Надежные люди должны были докладывать ему, где на вершинах гор почитаются чужие боги, и он приказывал сжигать столбы Ашторет, сваливать каменные колонны, посвященные Баалю, и священные деревья. Но люди Гилеада боролись за свои деревья. Баали, жившие в них, давали плодородие полям и приумножали численность скота. Люди не хотели оскорблять дружелюбных богов. Иногда они защищались оружием и кулаками, и посланцы Шамгара возвращались, не выполнив задания. Шамгар был полон гнева и печали, но братья выслушивали его без всякого внимания. Елек встал даже на сторону тех, кто сопротивлялся и защищал своего Бааля. Однажды Шамгар сам отправился, чтобы свалить старый дуб, преступно защищаемый окрестными жителями. Это было сучковатое дерево, ветви которого неожиданно оказали Шамгару сильное сопротивление. Молча, враждебно смотрели люди на старания своего судьи. Никто не помогал ему. Когда же он, потный и мрачный, спустился с горы, никто ему даже не поклонился.

В это лето большее, чем обычно, число людей покинуло страну Гилеад и пришло к Ифтаху, чтобы присоединиться к его войску. Они рассказывали, что аммониты все чаще вторгаются в области Гилеада, а новый судья Шамгар не может их защитить. Они рассказывали и о том, что царь Нахаш готовится к нападению следующей весной. Они говорили, что весь народ взывает к Ифтаху.

Ктура ликовала:

— Следующей весной к тебе явятся те, кто называл твою мать потаскухой, а меня — проституткой, — сказала она Ифтаху, — будут целовать тебя в бороду и скулить, прося помощи.

— Ты уж скажешь, — уклончиво ответил Ифтах.

Но Ктура продолжала:

— …И ты их спасешь, и они представятся тебе маленькими и жалкими. И мы войдем в дом твоего отца, и госпожа Зилпа поклонится нам с тобой, и они будут мыть нам ноги.

— Ты уж скажешь! — повторил Ифтах.

Так же как Ктура, он страстно желал гордой, радостной мести. Но как только он начинал считать дни до своего счастья, к его радости примешивалась горечь. Ему было ясно: весной, когда придут сыновья Зилпы и смиренно попросят о помощи, царь Абир из Башана нападет на города Ифтаха. Ведь только потому, что Вавилон ослаблен войной с Ассирией, Башан мог так долго отказываться платить дань. Однако теперь, когда великий царь Мардук уничтожил войска Ассирии и восстановил величие Вавилона, царь Абир не мог больше противиться его верховному владычеству. Рассказывали, что он уже покорился, и в дороге посланец великого царя, который прибудет в столицу Башана Эдрей, чтобы потребовать присяги на верность и причитающейся ему дани. Как только это произойдет, царь Абир начнет готовиться к войне и ранней весной выступит в поход, чтобы отыграться на Ифтахе за унижение, которое ему придется вытерпеть со стороны Вавилона.

Весной люди и повозки понадобятся Ифтаху, чтобы сражаться с Башаном. Если даже часть из них он пошлет на помощь Гилеаду, он потеряет свою страну по ту сторону Ярмука. Ифтаха охватила ярость. Всей силой своего дикого нрава он противился потере захваченных им земель, и в то же время его сжигало желание помочь тем, в Мицпе.

Пришло известие, что посланец Вавилона принц Гудеа на следующей неделе прибудет в Эдрей. Затем он отправится за Иордан, чтобы и там потребовать от правителей городов присяги на верность и дань.

Дорога, по которой поедет Гудеа, пролегала через земли, где Ифтаха признали защитником. Ифтах придумал отчаянный до безумия план. Чтобы ничего не потерять, ему нужна была только смелость.

Он направил в Эдрей к царю Абиру гонца. Потребовал, чтобы царь заплатил ему три тысячи шекелей за защиту посла Вавилона на дороге через западный Башан. Ифтах не сомневался, что царь откажется платить. В противном случае он признавал власть Ифтаха.

Царь Абир вернул посла с отрезанными ушами. Его невежливый ответ обрадовал Ифтаха. Теперь он мог реализовывать свой план.

Посланец царя Вавилона принц Гудеа потребовал в Эдрее дань. И получил — в надлежащем размере. По его приказу на рыночной площади воздвигли доску, торжественно провозгласившую власть великого царя Мардука. Затем он отправился к озеру Кинерет, чтобы получить присягу на верность и дань у князей городов Канаана.

Это была почетная и легкая задача. Победа царя Мардука над Ассирией наполнила страхом всю страну — до границ Египта. Старый титул «Царь царей и повелитель четырех стран света» приобрел новый смысл. Потому-то принц Гудеа, посол могущественного властителя, был уверен, что князья городов Заиорданья примут его с должной торжественностью. Он спокойно продолжал свой путь и принимал поклонение с усталой снисходительностью.

Знатный господин, двоюродный брат царя, был избалованным, утонченным человеком. Его сопровождала большая свита. Два личных слуги, три повара, парикмахер, а также люди, умеющие разбивать палатки. Добавим к списку предсказателя, певца, музыканта, двух писцов, чеканщика и художника. В состав свиты входили также трубач и глашатай, которым предписывалось своевременно объявлять о прибытии высокородного господина и провозглашать его титул — «Уста повелителя четырех стран света». Процессия вела множество животных, в том числе лошадей, и редких, длинношеих, высокогорбых созданий, которых приручили совсем недавно и называли бикрим. Свиту сопровождал немногочисленный вооруженный отряд. Самой сильной защитой считалась высокая должность принца Гудеа. Вооруженные воины использовались лишь для того, чтобы отдавать послу положенные по его чину почести. Царь Башана к молчаливому и высокомерному удивлению принца не догадался усилить почетный эскорт.

На севере страны Тоб путь принца лежал через ущелье между двумя поросшими лесом горами. Ифтах приказал загородить выход из этого ущелья, а, когда в него вошел арьергард процессии, — поставить заслон и у входа. Его люди, надежно укрытые в горах, стрелами сразили коней под всадниками, а потом в ближнем бою обезвредили вооруженную охрану. Все обошлось без большого кровопролития. Воины Ифтаха получили приказ щадить людей принца. Гудеа взяли в плен целым и невредимым и сразу же отправили в убежище в центре страны Тоб.

Многие из свиты принца не успели понять, что случилось. И уж совсем ничего не понимал сам принц Гудеа. Поначалу он думал, что навстречу ему прибыла делегация от царя города Кнаана. Его писцы с трудом объяснили ему, что несколько дикарей, грабителей, полузверей сыграли с его важной персоной глупую шутку. Гудеа почувствовал себя страшно оскорбленным.

Дикари и полузвери обращались с послом великого царя с исключительной вежливостью, к которой примешивалась некоторая доля хитрости. Они вели элегантного господина, постоянно высказывая ему соболезнования по поводу неудобства дороги, через густой лес, он спотыкался о корни и пни, дело не обошлось без царапин и синяков, его дорогое платье порвалось, когда он, наконец, был доставлен к первому привалу — к какой-то пещере. Там однако к нему сразу же привели его слуг, парикмахера, изготовителя мазей. Появился Пар и извинился перед высоким гостем за то, что тот вынужден довольствоваться купанием в ближайшем пруду. Впрочем, ему постараются создать все возможные условия. Высокий гость горячился, обещая, что царь сдерет шкуру с этого животного сброда, привяжет их к деревьям, прикажет два дня пытать и отправит затем всех в нижний мир. Пар заметил, что гость изволит превратно истолковывать свое положение. Защитник страны Тоб привел его в это надежное место, чтобы спасти от разбойников и воров. На трапезу ему подадут дичь, которая в многообразии водится в этой стране, и вкусные ягоды.

— Ты — главарь разбойников, дерзкий человек? — спросил принц.

Пар обратился к старому, знающему языки, Толе.

— Я не совсем понял высокого гостя. Не можешь ли ты мне разъяснить, о чем он говорит.

Язык Вавилона, во многом родственный еврейскому, отличался от него, прежде всего, тем, что гортанное «х» заменяло в нем произносимое с придыханием «г». Старый Тола, говоря с принцем из Вавилона, старался теперь произносить это «г» особо изысканным способом. Поэтому иногда оно едва было слышно, и старик извинился:

— У старого человека шелестит ветер там, где дыхание Бога подобно грому…

— Приведи ко мне главаря вашей банды! — грубо потребовал принц. — Хочу объяснить ему, как обойдется с ним властелин четырех частей света, как он обойдется со всей вашей шайкой и с тобой, ты, старая, слабоумная лысина.

Ифтах нанес визит высокому гостю, поцеловал с выражением гадливости на лице отшатнувшегося принца в бороду и оказал ему высочайшие почести. Принц Гудеа описал пытки, которые свершат над ним на глазах всего вавилонского народа. Ифтах не захотел его понять и ответил, что сожалеет о неудобствах, которые принц претерпел во время купания. Принц объяснил, что только сумасшедший способен так стремительно скакать к своей гибели. Ифтах восхитился печатью принца, изображавшей башню храма Этеменанки в Вавилоне. Принц сказал, что Ифтаха свяжут мохнатой веревкой, чтобы доставить ему eщё больше страданий. Ифтах уверил его, что и завтра обязательно поинтересуется состоянием здоровья своего гостя.

Следующие дни Ифтах провел в страшном напряжении. Что предпримет царь Башана?.. Снова и снова он спрашивал себя, что сделал бы на месте царя Абира. Разумеется, царь сначала попробует освободить пленника. Однако в дикой стране Тоб было много укромных уголков, и принца можно будет перевозить из одного убежища в другое. Если воинам Башана даже удалось бы найти принца, то Абир должен будет сказать себе, что такой человек, как Ифтах, погибая, не задумываясь, убьет пленника. А это ни при каких обстоятельствах не устраивало Абира. Ибо великий царь, возложив на него ответственность за случившееся, ослепит его, а, возможно, и умертвит. Нет, Абир не станет применять против Ифтаха силу. Он будет с ним торговаться. Царь не посмеет допустить возможности гибели принца. Он выставил бы себя на посмешище, не сумев защитить гостя от «пустых» людей. Ифтах был готов помочь царю, придумав лживую версию, будто бы принц Гудеа — не пленник. Просто задержался в гостях или что-нибудь в этом роде.

Чтобы продемонстрировать царю свою добрую волю, Ифтах сразу же отправил назад пленных воинов Башана, вернув им оружие и снабдив на прощание подарками. Они должны были доложить, что защитник Тоба принял посла как гостя и дал ему охрану для дальнейшей поездки. Если царь Башана хочет узнать об этом подробнее, он может послать своего советника в город Афек. Посредником для переговоров Ифтах назначил Пара и дал ему точные указания.

Время мучительного ожидания Ифтах использовал для посещения принца Гудеа. Он eщё никогда не видел людей такого типа. На принце было платье из тяжелой, искусно вытканной ткани, золотые кольца и браслеты. Его окружало облако благоуханий. Даже в этой глуши, в пещере, он приказывал втирать в его тело мази, прыскать на него эссенции. Его слугам грозила порка, если бы при мытье ног они пропустили бы какую-то часть привычного церемониала. Прежде чем принять Ифтаха, он вызывал парикмахера, и тот причесывал его искусно завитую бороду. Ифтах, поддразнивая гостя, доводил проявления своего почтения к нему до гротеска и всякий раз удивлялся, что принц, привычный к поклонению, не замечает его насмешек.

Пришло известие, что войско царя Абира движется в страну Тоб. Ифтах предполагал, что царь в порыве гнева отдаст такой приказ. И все же испытывал страх. Однако быстро справился с собой. Он рассчитывал, что рассудок царя возьмет верх над эмоциями. Абир опасался угрожать человеку, заложником которого стал представитель великого царя.

Все произошло так, как рассчитывал Ифтах. Через три дня прибыло донесение Пара. Пар докладывал, что воины Башана с полдороги повернули обратно. А eщё через два дня в Афек пожаловал посланник царя.

Все это время Ифтах делал вид, что ему весело. Сейчас он просто сиял от удовольствия. Он одержал победу. Господь вдохновил его, и он совершил то, на что Господь дал свое благословение. Теперь пусть приходит весна. Он не отдаст своих городов. Он спасет и усмирит своих братьев.

Представитель, которого царь Башана прислал в Афек, приказал Пару доложить о положении дел у принца Гудеа.

— Принц, — рассказывал Пар, — в восторге от пустыни Тоб и наслаждается гостеприимством Ифтаха.

Нарочный царя довел до сведения Пара, что могущественный Абир настаивает на том, чтобы посол продолжил путешествие. Пар заверил, что Ифтах, желая угодить царю, готов уговорить гостя. Поверенный царя сразу понял, насколько удобна для его повелителя, да и для посла, эта сказка и спросил, какой ответной услуги ожидает Ифтах.

Пар от имени Ифтаха предложил: царь Башана, которого Ифтах охотно признает своим верховным повелителем, должен подтвердить его права на владение семью городами, и оба князя, торжественно поклявшись перед своими богами, на три года заключат мир. Ифтах знал, что такая присяга даст ему больше уверенности, чем огромное войско. Ибо для победы над Ифтахом царю Абиру необходимо покровительство бога Бааля. Если он нарушит клятву, оскорбит своего бога, то окажется беспомощным перед Ифтахом и его Господа. Царь Абир противился такому предложению. Он соглашался подтвердить право Ифтаха на владение семью областями, но клятву давать не хотел ни при каких обстоятельствах. В крайнем случае, он готов был поклясться на год. Это были очень трудные переговоры. Но Ифтах стоял на своем. Он не торопился.

Гость Ифтаха, принц Гудеа, извелся от нетерпения. Он окончательно потерял хладнокровие, которое требовалось, чтобы соблюсти правила хорошего тона, и употреблял такие грязные выражения, что старый Тола перестал его понимать. Когда Ифтах посещал принца, Гудеа хранил молчание, поджав губы над искусно завитой бородой.

Принц снова и снова спрашивал своего предсказателя, когда же, наконец, закончится сие недостойное приключение. Знаменитый мастер своего дела Ану утверждал, что Гудеа вернется в Вавилон невредимым и прославленным, однако точную дату не называл. Принц ругался, угрожал, но предсказатель не указывал сроки, не желая позорить свое ремесло. Гудеа не отставал. Тогда Ану объяснил ему, что по звездам можно предрекать будущее только на весьма далекую перспективу. Близкие по времени пророчества свершаются над кубком. А для этого нужна святая вода Великой реки и масло из рощ Ашторет… Лишившись возможности узнать, что его ждет, принц стал eщё раздражительнее и проявлял недовольство по каждому, даже самому незначительному поводу.

Находчивый Ифтах привез из Афека бурдюк со святой водой и кожаную флягу с освященным маслом. Принц просиял. И тут же усомнился: действительно ли вода взята из Ефрата, а масло — из рощ Ашторет.

— Каким богом я должен поклясться? — спросил Ифтах.

— Твоим, разбойник! — потребовал принц. Ифтах поклялся.

Ану наполнил чашу святой водой Великой реки. Затем налил в нeё масло. Движение масла на поверхности воды говорило ему о будущем. Принц жадно следил за тем, как масло растекалось на островки. Существовало сто тридцать девять различных масляных «рисунков». Принц смотрел и ничего не понимал. Зато признанный мастер Ану прекрасно знал значение каждого и напряженно вглядывался в быстро меняющиеся формы сгустков. В своем ремесле он был безупречно честен, понимая, что за малейшую ложь бог лишит его дара. Поэтому предсказатель готовился сказать принцу истинную правду. Он глубоко вздохнул и заверил повелителя, что он покинет эту страну прежде, чем луна трижды сменит свои очертания.

Итак, принцу предстояло трудное зимнее путешествие по землям Заиорданья, и только перед наступлением лета он увидит город Вавилон. И всё-таки он был доволен. Теперь можно считать дни, которые он должен провести среди этого сброда.

Ифтаха наполняло радостное и спокойное ожидание. Он использовал любую возможность узнать от своих гостей о делах Вавилона. Слушал, как отстраивается буквально кишевший людьми город, получая представление о его прямых улицах, высоких домах, обычаях жителей. Рассказывали гости и о других городах могущественного северного государства — о Сипаре и Акаде, Барсипе и Нипуре, о множестве других, более мелких. Самый маленький из них был крупнее самого большого в Заиорданье.

Ифтаха интересовала информация об управлении государством и его судопроизводстве. Порядок в стране поддерживался с помощью двухсот восьмидесяти двух основных законов, которые великий царь Хамураби восемьсот лет назад приказал высечь на каменных глыбах. Они действовали и сегодня, но дополнялись и изменялись, приспосабливались к обстоятельствам.

Такое множество законов, по мнению Ифтаха, во всем ограничивало человека. У него захватывало дух, когда он думал, сколь трудна задача тех, кто управлял государством и удерживал в своих руках власть. Тут недостаточно было вдохновения и умения драться. Царь такой большой страны невольно лишался свободы и должен был отказаться от путешествий по велению собственного сердца.

Ифтах размышлял над пояснениями писцов из Вавилона, и слова Авиама, произнесенные тогда, в шатре Господа, представились ему в ином свете. Он постигал их скрытый глубинный смысл. Они материализовались в его воображении и угрожающе манили. Его утешало, что он пока не обременен должностью судьи, не скован древними, столь мудрыми и жесткими законами. Он eщё может свободно дышать в своей стране Тоб. Однако, взвешивая груз, который нес на себе великий царь Мардук, сидя на высоком троне города Вавилона, который насчитывал больше жителей, чем весь народ Израиля, Ифтах буквально физически ощущал безграничность его власти. Он требует не меньшего почтения к себе от сограждан, чем Господь — от преданных Ему слуг. Согласно ритуалу, знатные горожане трижды падали ниц и только потом получали дозволение поцеловать его в бороду. Смертная казнь грозила всякому, кто осмеливался заговорить, прежде чем царь подаст знак мановением руки. Достаточно было Мардуку тряхнуть бородой или процедить сквозь зубы несколько слов, в конце концов, выдохнуть царственное «х» — и воины, кони, повозки приходили в движение. Рушились крепкие стены, сгорали города, погибали мужчины, а закованных в цепи женщин и детей уводили в рабство. И всеми действиями царь руководил издалека — настолько длинны и сильны были его руки.

Впрочем, эти могучие длинные руки все же не смогли помешать Ифтаху взять в плен знатного господина, принца Гудеа, двоюродного брата царя, выразителя его воли. У него, Ифтаха, не было древних законов и мудрецов, которые могли бы дать ему стоящий совет. Он все рассчитывал и взвешивал сам, и сумел правильно оценить положение далекого царя и свое собственное. Теперь он достаточно силен, чтобы одной рукой защитить свои города, другой — спасти братьев в Мицпе и заставить их подчиниться ему.

В войске Ифтаха обычно царил бодрый настрой, но теперь его воины были особенно веселы. Мужчины посмеивались над странными пришельцами из Вавилона. Их удивляли изысканные блюда, которые готовил повар принца. Они неуклюже шутили с чужеземцами, ощупывали их платья и одеяла. В общении с ними происходило множество забавных недоразумений. И в стане Ифтаха раздавался раскатистый смех.

Они рассматривали Гудеа, словно льва, посаженного в клетку. Стоило принцу раскрыть рот, как они начинали дразнить его, подражая его изысканной речи. Старый Тола искал встреч с принцем, при первой же возможности расспрашивал его, стоят ли на месте такие-то дома или башни, жив ли eщё тот или иной знатный господин. Принц с выражением брезгливости на лице отворачивался от Толы. И Тола извинялся.

— Остывшие для молодежи блюда — лакомые куски для стариков, — говорил он.

С любопытством издали наблюдала за странным гостем и Ктура. Врожденное чувство собственного достоинства удерживало eё от общения с ним. Смелая шутка Ифтаха тешила eё спокойный веселый нрав. Она гордилась, что его хитрость привела к ним в руки столь богатую добычу. И была уверена, что близок день великой мести.

Яале эти дни казались самыми прекрасными в жизни. С жадным вниманием она изучала толпу экзотических людей, отцовских пленников. Они были забавно серьезны. Eё интересовали тысячи мелочей. Она расспрашивала Эмина, и тот, многое понимавший из опыта прежней жизни, давал ей пояснения. Она быстро разобралась в манерах и поведении чужестранцев и переняла у них некоторые выражения и жесты.

Ей было четырнадцать лет. Нога давно зажила. Перенесенная болезнь заставила eё с удвоенной радостью воспринимать жизненные обстоятельства. Eё природная веселость располагала к ней людей.

Яала попросила иноземных музыкантов поучить eё музыке. Они привезли с собой арфы, лютни, цимбалы, бубенчики, тамбурины и флейты. Вавилонские музыканты играли и пели ей, танцевали перед ней свои танцы. Их искусство было посвящено служению богам, и они страстно кружились, как Антеранна танцующая звезда. Яала внимательно слушала их, и они рассказывали о чудесном воздействии музыки. Музыка, говорили они, смягчает нрав великанов-дикарей, укрощает львов, те, кто слушает ее, подобны солнцу.

Яала понимала не все слова, однако соображала быстро и совершенствовала свое умение играть с исключительным усердием. Изысканные утонченные вавилоняне удивлялись: как пальцы этой совсем молоденькой девушки могут извлекать из инструментов такие поразительные звуки? Почти со страхом они слушали, как она играет вавилонские мелодии. Девочка наполняла их новым смыслом и сочиняла для них новые слова.

При всех своих способностях Яала оставалась совсем eщё ребенком. Стараясь не обидеть чужеземцев, она все же смеялась иногда над их странностями. Порой eё тихое хихиканье переходило в веселый, безудержный смех. Вавилоняне огорчались, но долго не могли противиться eё неукротимой веселости и начинали тоже смеяться.

Яала была уверена, что отец подарил ей этих людей из Вавилона чудесных товарищей для игр. Она уважала Ифтаха все больше и больше. В eё глазах он был величественнее героев и полубогов, о которых рассказывали ей Тола и Эмин. Она представляла, что взять живыми в плен этих ученых, искусных, забавных господ было гораздо труднее, чем убивать крылатых змей и огнедышащих драконов. Отец для нeё был богом в пустыне. Каждый, ступивший на землю Тоб, ему подчинялся. А как весел был этот божественный человек! Когда он смеялся, его смех достигал самого неба.

Она сочинила песню об отце, подобную прославлениям богов, которые исполняли пленники из Вавилона. Также как в напевах Вавилона, в песне Яалы звучала хвала величию, но в ней было больше света и ликования. Яале самой понравилось то, что у нeё получилось, однако она не осмелилась исполнять свою балладу перед чужими и спела eё только Эмину.

Больше всех в свите посла Ифтаха притягивал скульптор Латарак. Он сопровождал принца, чтобы запечатлеть в глине или камне достойные памяти события. В глиняном рельефе, например, он изобразил, как царь Абир из Башана в Эдрее присягал на верность представителю царя царей. Могущественный Абир казался маленьким рядом с величественным Гудеа, а два глашатая трубили в горны.

Ифтах внимательно разглядывал рельеф и удивлялся. Вылепленный из глины принц Гудеа, сидевший здесь на троне, был как две капли воды похож на настоящего, с которым Ифтах ежедневно вел беседы. Он также надменно и изящно держал голову. Также элегантно смотрелась его вытянутая, чтобы казаться выше, фигура. Этот Латарак, названный в честь звезды (значение слова — сладостный, медовый), владел искусством обращать бренных людей в глину и камень, и их изваяния переживали живую плоть.

— Как делаешь ты это, чужеземец? — не без страха спрашивал Ифтах.

Художник был обходителен. Ифтах, это необычно интеллигентное создание пустыни, нравился ему. Восхищение этого человека явно ему льстило. Латарак даже здесь, в пустыне, работал со страстью. На глазах затаившего дыхание Ифтаха, он превращал живое в глину и камень. Он лепил не только зверей, деревья, растения, но и события, вызванные его памятью. Резец в его руке двигался быстро.

Летели минуты, и вот — жизнь уже воплощена в камне. Торжественно жрецы поднимались по ступеням впивавшейся в небо Этемананки — Вавилонской башни. Царь с топором в руках закладывал фундамент храма. Крылатый бог с головой орла вел героев на битву. Властелин охотился на львов. Он, стоя в запряженной тремя конями повозке, натягивал лук и целился в зверя. Рельефы Латарака представляли разные истории. Слева, к примеру, он изображал город, стены которого рушились под мощными ударами, в центре вооруженные воины вели пленных и скот, справа писцы подсчитывали размеры добычи. Особенно взволновало Ифтаха глиняное изображение умирающей львицы. В ревущем звере все eщё чувствовалась чудовищная сила, в тело его впились три копья. Ифтаха охватило чувство триумфа, как будто бы он сам был охотником, ранившим зверя. И — сострадание. Он жалел это красивое издыхающее животное.

Любитель пошутить, художник сказал Ифтаху:

— Если ты, гостеприимный еврей, немного постоишь, не двигаясь, я вылеплю твой образ из глины. А если твое гостеприимство продлится достаточно долго, я попробую высечь твою фигуру из камня.

— Не хвастаешь? — засомневался Ифтах. — Ты сможешь сделать мое изображение таким, что каждый меня узнает?

Приготовили глину. Художник поковырялся в ней, и глина ожила. Из нeё постепенно поднимался Ифтах, шагая весело и смело, выставив вперед квадратную бородку. Львиное лицо с плоским носом на рельефе Латарака вылепил в профиль. Но на нем прекрасно читалось присущее Ифтаху хитроумие. Ифтах во плоти осмотрел глиняного Ифтаха с удовлетворением.

Да, это Ифтах, сын Гилеада и Леваны, Ифтах-бастард, Ифтах — младший и самый любимый сын судьи, Ифтах, взявший в плен двоюродного брата, друга и советника короля Мардука… — отметил он.

А в глубине души решил, что когда-нибудь художники вылепят рельефы, на которых князья родов и кланов будут стоять перед ним такие же ничтожные, как в рельефе Латарака царь Абир — перед посланником властелина четырех стран света.

Новая работа Латарака вызвала в душе Ифтаха честолюбивые желания. Он всегда завидовал тому, что у армий Аммона, Моава, Башана есть свои знамена, которые они возили с собой во время войн. Когда в ходе боя наступал опасный момент, люди спасали знамена с древками, увенчанными свинцовыми львами, змеями или изображениями других животных, а порой и изображениями богов, которые принимали участия в битвах. Как только знамя появлялось на поле сражения, вокруг него собирались воины. Нередко случалось, что знамя меняло боевую ситуацию… У Гилеада таких знамен не было.

И Ифтах решился обратиться к Латараку с просьбой.

— Окажи мне услугу, искусный человек! — сказал он. — Сделай из свинца герб на древко знамени моего войска.

Латарак с оттенком насмешки в голосе спросил:

— Какого бога тебе изобразить?

— Моего… — ответил Ифтах. — Мой Бог — молния и облако, облачный и огненный столб.

Художник прикрыл глаза и задумчиво произнес:

— Облако и огонь, сверкающие свинцом… Это необычная идея. Сделав такое, я, наверное, угожу твоему богу, и он укрепит огнем и силой твоих воинов.

— Так ты сделаешь мне знамя? — горя нетерпением, спросил Ифтах.

— Попробую, дикий еврей… — ответил Латарак. — В Канаане можно достать свинец и все необходимое для литья и ковки. Если не удастся, я мог бы выполнить твой заказ, когда вернусь в Вавилон.

— Я буду тебе очень благодарен… — вкрадчиво произнес Ифтах.

— Вся благодарность стоит тысячу шекелей… — уточнил Латарак.

— За тысячу шекелей можно купить боевую повозку, — проворчал Ифтах.

— Купи повозку, — смиренно согласился Латарак. Немного подумав и взвесив, что волшебное искусство этого человека стоит тысячи шекелей, Ифтах согласился.

— Я дам тебе тысячу шекелей, художник…

Тем временем в Афеке Пар и представитель Башана пришли к соглашению. Ифтах должен признать царя Абира своим верховным властелином. Он привезет своего гостя, принца Гудеа, в то самое ущелья, откуда его похитил, и снабдит его вооруженной охраной. Со своей стороны, царь Абир подтверждает право Ифтаха на владение западным Башаном и торжественно клянется три года соблюдать мир. Кроме того, он заплатит Ифтаху три тысячи шекелей, которые придется потратить на охрану принца, и eщё тридцать шекелей штрафа компенсацию за уши, отрезанные у посланца страны Тоб.

Царь Абир и Ифтах встретились на границе владений, под деревом, которое было священным — не то для Господа, не то для Бааля. Ифтах оделся просто, и сопровождали его только двадцать один воин его личной охраны. Царь Абир прибыл в сопровождении трехсот человек, с большим обозом и множеством коней. Царь, настоящий эморит, был выше Ифтаха на целую голову. Держался он холодно, надменно, но вежливо и позволил Ифтаху поцеловать себя в бороду. И даже наклонился, чтобы оказать ему честь. Писцы прочитали текст соглашения, Абир и Ифтах скрепили его своими печатями. Затем произнесли клятвы, принесли жертву и, поклонившись богам, Господу с Синая и Баалу из Башана, отправились к трапезе — откушать мяса жертвы и выпить вина, смешанного с eё кровью. Поднялись, поцеловались на прощание, пожелали друг другу мира и счастья и расстались. Абир отправился на северо-восток, Ифтах — на юго-запад.

Воины Ифтаха с удивлением наблюдали, как могущественный царь Башана обращается с их Ифтахом, как с равным. Они ликовали. А сам Ифтах держался скромно и старался не выказывать своей безграничной радости.

Вернувшись домой, он продержался так весь первый день. Потом, когда люди отправились спать, он взял Пара за руку и увел его от стана на достаточное расстояние, чтобы никто не услышал, о чем они будут говорить. Тут он дал волю своим чувствам, похлопал друга по плечу и хриплым от радостного возбуждения голосом сказал:

— Ну, разве плохо мы это проделали, Пар?! Я нахожу, что все здорово! Все просто отлично, муж моей сестры!..

Он слова хлопнул Пара по плечу, махнул рукой, громко засмеялся, топнул ногой и закружился в диком танце. Потом обнял Пара и потащил его танцевать. Пар не сопротивлялся… Так праздновали они в ночи радостную, очень важную для них победу над Башаном и Вавилоном.

Писцы и советники убедили принца Гудеа, что он отклонился от намеченного пути в пустыне по собственному желанию, которое, когда он спал, внушил ему Бааль. В конце концов, принц согласился, что пребывание в стане Ифтаха было веселым приключением, и приказал записать всю эту историю в назидание потомкам. Он пришел в отличное расположение духа и даже принял участие в прощальной трапезе.

На следующий день Ифтах лично проводил его до ущелья, на то место, где они впервые встретились. Там их уже поджидали странные животные, одногорбые верблюды, которых до этого момента держали в Афеке. Под радостные крики провожающих процессия принца Гудеа продолжила путь в Заиорданье.

Все это случилось на шестом году пребывания Ифтаха в пустыне.