"Канал" - читать интересную книгу автора (Дудченко Владимир Алексеевич)

Глава первая

— Ну, и кто твой ротный? — спросил Лякин, ухмыляясь в свои прокуренные пшеничные усы. — Ого! Целый капитан! Агеев, говоришь? Да, старик, опускаешься ты все ниже и ниже…

— Значит, так надо, Серега, — ответил Полещук. — Мы же собой не распоряжаемся. Какая разница — кто и где, капитан или полковник, все равно канал!

Полещук замолчал, глядя на Лякина, разливающего по стаканам разбавленный спирт.

— Давай, Саня! За твое назначение! Надо же — ротный переводчик!

Полещук молча выпил спирт, ткнул вилкой в банку с консервированным тунцом, вытащил кусок, отправил его в рот и сказал:

— Не глумись, Лякин! Ну, тебя на хрен!

— А где рота-то? Сколько до супостата?

— Фаид. Большое Горькое озеро… До евреев всего пять километров по воде…

— Да, — с чувством произнес Лякин. — Не повезло… — Он осушил стакан, поморщился и, не закусывая, стал дымить „Клеопатрой“. — Для самолета пять километров — это секунды, а радар — та еще цель… Не повезло… Когда едешь-то?

— Не знаю, Сереж. Жду этого Агеева. Завтра должен прилететь. Значит, дня через три поедем на позицию.

Лякин задумался, потом положил в пепельницу дымящуюся сигарету и взял бутылку с разбавленным спиртом.

— Давай, Щука, еще махнем спиртяги. Дела, похоже, очень хреновые, евреи раздолбили буквально всю ПВО… Мой генерал намекает, что скоро грядут изменения, но не говорит, какие. Только палец ко рту прикладывает, мол, секрет и тайна великая…

— Какая там тайна, Серега! — сказал Полещук, подставляя стакан. — Наладят, наверное, очередной воздушный мост, перебросят из Союза оружие, технику… А евреи „Фантомами“ и „Скайхоками“ быстро разнесут ее в клочья. И кранты всей этой великой тайне!

— Ладно, Саня, не будем загадывать, — сказал Лякин. — Лучше выпьем. И по бабам! Кстати, как твоя греческая красотка поживает?

— Интересное предложение, — сказал Полещук и потянулся за сигаретами. — Что, деньги на ночной клуб завелись?

— Вовсе не обязательно на найт-клуб тратиться, — буркнул Лякин. — Можно чего-нибудь попроще отыскать. Тачку возьмем, и оста [таксист — егип. ] привезет, куда надо. Там и снимем шармуту… Или двух, если денег хватит… Ты мне не ответил — где твоя гречанка, Тэта, кажется?

— Откуда я знаю, где эта Тэта? Наверное, в Афинах, лопает грецкие орехи…

Полещук вспомнил Тэту и подумал, что, если он поедет сейчас с Лякиным снимать дешевую проститутку, это будет измена. Гнусная измена ценою в несколько фунтов. Не говоря уже о возможном триппере, или еще чего-нибудь похлеще… Но Тэты сегодня в Каире не было. И потом… Это ее предложение нелегально лететь в Грецию… Очень похоже на работу спецслужб… Едва познакомились и — в постель…

— Серега, мы еще не все выпили? — спросил Полещук, пялясь на пустую бутылку.

— Ну, Щука, ты даешь! Вообще что ли ничего не помнишь? В холодильнике пузырь стоит. Вместе же разбавляли… — И Лякин, дымя сигаретой, направился к холодильнику.

— Слышь, Саня, — сказал он из кухни, громко хлопая дверцей допотопного британского агрегата, — ты, это…

— Чего, Сереж?

— Ну, поосторожней там… В своем Фаиде… У нас хабира одного осколком насмерть…

Лякин появился в проеме двери с бутылкой из-под египетского бренди „Опора“.

— Гуляем, Саня! — сказал он и, выдернув пробку, стал разливать спирт по стаканам. — Давай, Щука, за удачу! За то, чтобы выжить в этом дерьмовой войне!

…Минут через сорок, слегка пошатываясь, приятели спустились вниз, поймали такси, и оста повез их на известную улицу египетской столицы, где можно было легко найти женщин легкого поведения, тех самых шармут. Паршивый аптечный спирт возымел свое действие — парней уже ничто не могло остановить: ни, якобы, отслеживающие их особисты, ни „Правила поведения советских граждан за рубежом“, ни элементарная осторожность…

Завтра-послезавтра их ждал канал, и они понимали, что оттуда можно не вернуться живыми… Полещук опять вспомнил Тэту, вспомнил, как прекрасно ему было с красивой гречанкой, как она плакала, прощаясь с ним. Он тронул золотой крестик под рубашкой и сказал Лякину:

— Серега, я никуда не хочу. Честно.

— Стэна, я оста! — приказал он таксисту.

Тот затормозил машину и непонимающе повернулся к пассажирам. Полещук выбрался из такси, за ним — Лякин. Полещук похлопал по карманам, вытащил пачку „Клеопатры“, закурил.

— Сереж, ей-Богу, не нужны мне эти шармуты! Спать хочу!

— Ты чего, Щука, совсем одурел от спирта? — возмутился Лякин. — Тебя через пару-тройку дней, упаси Аллах, могут шлепнуть на канале, а ты… Не понимаю! Короче, Щука, поехали! Чтоб не обидно потом было!

Он в несколько затяжек прикончил сигарету и направился к машине.

— Давай, Саня, не хрен думать! Один раз живем на этом свете!

Полещук докурил сигарету и, подумав, что последний аргумент Лякина вполне справедлив, махнул рукой и забрался в салон такси.

— Ялла бина! — крикнул Лякин, и машина помчалась по ночному Каиру.

…Девица, довольно симпатичная, лет двадцати навскидку, в просторном, европейского вида ситцевом платьице, кофте и с грязненькой, что было заметно даже в полумраке, какой-то хламидой на голове, оказалась сговорчивой. Она хитровато улыбнулась, уточнила цену и, узнав, что у клиентов нет места, стала решительно руководить таксистом, направляя его в какие-то закоулки. Не в меру выпившие переводчики не возражали, предвкушая момент, когда они, наконец-то, овладеют этой египетской шлюшкой.

— Гандоны-то есть? — спросил Полещук, глядя на сидевшую впереди проститутку.

— Обижаешь, Саня! — похлопал по своему карману Лякин. — Все продумано, резины хватит на целое отделение. — Он засмеялся и положил руку на плечо Полещука.

Машина остановилась в темном переулке возле какого-то здания. Расплатились с таксистом. Полещук осмотрелся: кругом темень, перед входом горит тусклый фонарь. Тишина. Девушка сказала, что нужны деньги вперед, за комнату и прочее. Полещук и Лякин достали бумажники и выдали ей пять фунтов. Девица взяла деньги и со словами „швеиит майя“ [чуток жидкости — егип. ], приподняв подол, присела в углу. Зажурчала струя. Парни возбудились.

— Так, Саня, — сказал Лякин, лихорадочно закуривая, — мы ее заставим сплясать канкан на столе. Не умеет — научим!

— Она же — грязная, и глаз подбит и ноги разные… — напевно, словами из песни Высоцкого, ответил Полещук, — она ж одета, как уборщица…

— Плевать на это, очень хочется! — добавил Лякин. — Неважно, Щука! — Ох, и попляшет она у нас!

Девушка одернула платье, подошла к парням и сказала:

— Ляхза вахида [один момент — араб. ], подождите, сейчас договорюсь с хозяином…

И, призывно махнув подолом, она исчезла в темном подъезде.

Полещук и Лякин еще полчаса, дымя „Клеопатрой“, ждали, когда вернется египтянка. В темный подъезд зайти так и не решились. Даже в пьяном угаре до них дошло, что кроме удара по голове, в лучшем случае, их там ничего не ждет… Ушлая египетская девчонка примитивно обвела их вокруг пальца. Утраченных пяти фунтов было немного жаль, но оба они, посмеявшись над своей пьяной глупостью, посчитали оставшиеся деньги, поймали такси и поехали „залить несчастье“ хотя бы местным пивом. Полещука же преследовало приятное ощущение, что изменить Тэте так и не получилось. Будь она хоть трижды разведчицей НАТО…

После ранения и госпиталя Сафват изменился. Это был уже не тот Сафват, который еще недавно заразительно смеялся, пересыпая свою речь шутками и прибаутками, курил сигареты с гашишем и пил виски. Его угнетала потеря батальона, который из-за предательства даже не смог приблизиться к линии Бар-Лева. Глядя в потолок госпитальной палаты, комбат подолгу размышлял о том, кто мог передать евреям информацию о совершенно секретной операции по форсированию канала. Ведь даже он до последнего момента не знал, когда ему сообщат время „Ч“, то самое время, когда, по образному выражению русских преподавателей на курсах „Выстрел“, „яйца первого солдата зависнут над траншеей обороняющегося противника“…

Матерно ругнувшись по-русски, перебрав всевозможные варианты, включая своего земляка генерала Хамди, Сафват пришел к выводу, что утечка все-таки пошла оттуда, из Генштаба. „Конечно, Хамди здесь ни при чем, — размышлял Сафват, — он, по определению, не способен на предательство… Тогда, кто? Не писарь же, в конце концов, рисующий значки на карте! Нет, это не сержант из оперативного управления ГШ, а фигура гораздо более серьезная, с возможностями оперативной передачи секретных сведений врагу…“

Лишь в одном предположение Сафвата было верным: утечка секретной информации действительно пошла из Генштаба. Но он не знал, да и не мог знать, что в оперативное управление ГШ, на „кухню войны“, как бы случайно забрел зять президента, Мирван Хасан. Причем, в тот самый момент, когда там обсуждалась предстоящая операция и принималось решение по ее реализации. Появление молодого вальяжного франта, родственника президента Насера, никого из офицеров и генералов не удивило. Все они прекрасно понимали, что от нечего делать, где он только не шляется. А показать Мирвану на дверь, любому из них означало лишение погон с золотыми орлами и скрещенными саблями, а то и еще чего-нибудь похлеще, например, престижной недвижимости, или вообще жизни.

…Генерал Хамди, навестивший Сафвата в госпитале „Маади“, вспомнил этот эпизод, но промолчал, и на вопросы земляка отвечал односложно, мол, понятия не имею, откуда утечка и кто предатель. Хотя подозрение у генерала появилось. Мысленно перебрав всех людей, посвященных в секреты Генштаба, он остановился на одном человеке. Им мог быть только Мирван Хасан.

— Не сомневайся, дорогой, контрразведка разберется, — сказал генерал Хамди и вздохнул. — Найдем предателя и расстреляем…

— Расстреляем… А кто мне вернет батальон, триста бойцов? — с грустью в голосе спросил Сафват. — Кто?!

Полещук долго не решался завести с Сафватом разговор на тему, обозначенную Озеровым. Как-то непривычно было видеть обычно жизнерадостного комбата в таком состоянии.

— Как твоя рука? — спросил Полещук. — Еще болит?

Сафват глянул на свою забинтованную конечность и вдруг засмеялся:

— Болит, еще как болит! Хорошо, что левая, а то и стакан поднять было бы трудно. Контузия, говорят, еще была. И крови много потерял… Про Муну я вообще молчу. Искяндер, ты когда-нибудь видел жену, египетскую женщину, которая подносит виски и скручивает сигарету с гашишем? Молчишь? И я не видел…

— Сафват, ты, надеюсь, понимаешь, что тебя вместе с твоим батальоном сдали не мифические силы из космоса, а люди из Генштаба?

— Не надо об этом, — скривился подполковник. — Душа ноет…

— Душа, душа… — Полещук посмотрел на дверь. — Слушай, азизи, а если я закурю?

— Можешь даже выпить, — сказал Сафват. — У богатых даже в госпитале свои причуды. Открой тумбочку, там все имеется. Муна принесла.

В прикроватной тумбочке действительно было все: и выпить, и закусить. Полещук вытащил на свет плоскую флягу виски, большую плитку шоколада из „Гроппи“ и пару апельсинов.

— Сафват, а тебе можно? — спросил Полещук, откручивая пробку фляги. — Слушай, а во что наливать?

— Ты же русский, азизи, — сказал Сафват, приподнявшись на кровати. — Глотай прямо из горла! И мне дай чуть-чуть. Хотя запретили напрочь…

После пары глотков виски Сафват откинулся на подушку, а Полещук, внимательно глядя на него, закурил.

— Знаешь, Сафват, это предательство, — замялся Полещук, — не оставляет меня в покое. — Есть нормальный вариант, подполковник.

— Какой? — Сафват попытался сесть, и застонал от боли.

— В общем, могут помочь наши люди, — сказал Полещук. — Вычислить канал утечки информации и, может быть, предателя…

— Ваши? То есть разведка?

— Да.

— И ты, лейтенант русской армии, смеешь говорить об этом мне? — возмутился Сафват. — Мне, командиру батальона, египтянину?

— Да, дорогой, смею. Потому что здесь завязаны интересы наших стран. Все это очень серьезно…

— Значит, ты, Искяндер, из русской мухабарат? — Сафват бросил взгляд на пачку „Клеопатры“, лежащую на тумбочке.

— Нет, азизи, — понял его Полещук. — Тебе нельзя курить. Мухабарат… Я не имею отношения к разведке. Меня попросили поговорить с тобой… Ведь ты же — патриот Египта, в конце концов! Батальон потерял, сам едва остался жив… Шпион в Генштабе — наш общий враг! Думай, Сафват!

— Мне не раз говорили, что все вы, русские переводчики, работаете на разведку, — сказал Сафват. — А я, осел, не верил. Особенно в отношении тебя, Искяндер…

— Может быть, кто-то и работает. Но не я. — Полещук вытащил из пачки сигарету, посмотрел на закрытую дверь и щелкнул зажигалкой. — Пойми, Сафват, вчера твой батальон, а сегодня-завтра — бригада, дивизия… Шпиона, передающего секретную информацию надо найти… Работаю я на разведку или нет — какая разница?

— Есть разница… Ладно, Искяндер, я подумаю. Передай своим, что подполковник Сафват думает. Глядя в потолок. Как жаль ребят, какие парни были… Настоящие бойцы…

— Так я пойду, Сафват? — спросил Полещук.

— Погоди. Еще виски не допили.

— Тебе нельзя, азизи.

— Сейчас нужно. Очень нужно. — Сафват приподнялся, схватившись здоровой рукой за кровать. — Я не хочу, понимаешь, Искяндер, иметь любую связь с вашей разведкой. Но испытываю при этом страстное желание узнать, кто предатель!

— Об этом-то и речь, азизи, — сухо сказал Полещук, отламывая кусок шоколада. — Ну что? Еще по глотку?

— Давай! — взял фляжку Сафват.

— Остановись! — громко сказал Полещук, видя, как египтянин вливает в себя виски. — Стэна! Мне-то оставь, в конце концов! И вообще тебе нельзя пить!

Раздался стук в дверь, и бесцеремонно вошла медсестра в голубом одеянии. Полещук, по привычке, попытался спрятать недопитую фляжку виски в тумбочку, но Сафват махнул рукой, мол, ни к чему, и повернулся на кровати, привычно готовясь к уколу. Медсестра зыркнула на Полещука, молча вогнала иглу в ягодицу Сафвата, и так же молча ушла.

— Вот, стерва, хоть бы слово приятное сказала! — произнес Сафват, с трудом, одной рукой натягивая пижамные штаны. — У вас в России тоже такие?

— Разные. Такие тоже есть… — Полещук почему-то вспомнил тугую задницу египетской медсестры и вздохнул.

— А как там мой мистер Чапай поживает? — спросил Сафват.

— Не знаю, азизи. Меня же перевели в ПВО.

— Что!? В ПВО? Почему сразу не сказал? — Сафват резко приподнялся на кровати, зацепился раненной конечностью за спинку, охнул от боли, упал на подушку и уставился на Полещука.

— Какое это имеет значение? Приказ есть приказ. Фаид. Недалеко от Суэца. Места знакомые…

— Фаид…, - задумчиво произнес Сафват, — аэродром… Там шли серьезные бои… Значит, расстаемся…

— Аэродром? — удивился Полещук. — А я и не знал, хотя сколько раз проезжал там по дороге на Суэц.

— Был когда-то… В „шестидневную“ войну его евреи разбили… Значит, в ПВО тебя, мальчишку, бросили… — Сафват поморщился то ли от боли, то ли от каких-то своих грустных воспоминаний. — Плохо это, Искяндер, бомбят евреи позиции ПВО каждый день. Дай Бог тебе выжить!

— Ладно, Сафват, не надо о плохом. Бомбят, стреляют… Так канал же, не бар твоего приятеля Махмуда с британской водкой „Борзой“. — Полещук усмехнулся. — Помнишь? Давай, выздоравливай, и отметим это дело! А, подполковник?

— Мы другое дело отметим, Искяндер, — серьезно произнес Сафват. — Когда предателя поймаем… Я в это дерьмо разряжу всю обойму своего пистолета! И пусть меня потом судит военный трибунал!

На смуглом лице египтянина появилась испарина, он тяжело задышал и со стоном попытался сесть на кровати. Полещук ему помог, и Сафват с трудом сел, опираясь ногами об пол.

— Все, Искяндер, спасибо. Скажи своему мухабарат, что я готов помочь русским найти этого грязного хайвана [животное — араб. ]. И убить мерзкую тварь! Как можно быстрее. Ты понял меня, Искяндер?

— Успокойся, понял! Я позвоню тебе домой. Все сделаем, как надо, не волнуйся, комбат…

В тот же день Полещук, встретившись с Озеровым, сообщил, что подполковник Сафват выразил готовность к сотрудничеству с русской разведкой. Каирская резидентура ГРУ в рамках операции „Родня“ начала готовить вербовку египетского офицера, планируя, в случае удачного расклада, выйти через него на заместителя военного министра Египта генерала Хамди. Однако переводчик Полещук, так и не ставший „Стрелком“, от которого зависел успех операции, главным образом, включая вербовку Сафвата, через несколько дней внезапно исчез из поля зрения разведчиков ГРУ.

В таком мегаполисе как Каир это было сделать, конечно, легко. Но из-под невидимого колпака военной разведки Полещук даже не думал уходить. Он вообще об этом не думал. Впрочем, и колпака как такового не было. Все получилось довольно глупо: когда Озеров приказал своим сотрудникам отыскать Полещука в Насер-сити, там его уже не оказалось, соседи по квартире сообщили, что переводчик убыл на канал вместе с приехавшим из Союза капитаном Агеевым, советником командира 6-й радиотехнической роты в Фаиде.

…Автобус ПАЗ был под завязку заполнен мужиками в арабской полевой форме одежды. Светло-зеленые куртки, солдатские, оливкового цвета, грубые шинели, небрежно брошенные на спинки сидений, и характерный запах перегара, исходивший от советских военных специалистов, ехавших на египетский фронт после так называемой фантазии (отпуска или каникул — как кому нравится называть эту полуторадневную побывку в Каире) — создавали в автобусе уникальную атмосферу небольшого сообщества людей, объединенных общими задачами и разобщенных своим социальным происхождением, воинскими званиями, возрастом, опытом работы в Египте и многим другим. Впрочем, никто из них об этом даже не задумывался. Советские хабиры направлялись на фронт, на чужую для них войну. Выполнять интернациональный долг и, если повезет, заработать на автомобиль. В салоне автобуса было шумно, изредка слышались матерные слова, кое-где поднимались облачка табачного дыма. Некоторые спали. Надрывно работал двигатель.

— Отставить курение! — раздался чей-то командирский голос спереди.

— Ты еще дышать нам запрети! — сказал, приподнявшись, плотный краснолицый хабир с заднего сиденья, явно мучающийся похмельным синдромом. — Нам евреи скоро кое-что запретят, а не ты… — Он осклабился и, видя молчаливую поддержку соседей, начал лезть на рожон. — Полковник или кто ты по званию? — Может тебе классиков марксизма законспектировать? Или боевой листок нарисовать?

Краснолицый, довольный своей шуткой, громко заржал, вызвав улыбки сидевших рядом с ним хабиров.

— Попрошу мне не тыкать! — раздраженно сказал полковник с переднего сиденья, видимо, старший машины. Он встал со своего места, ухватился рукой за стойку, внимательно, запоминающе посмотрел на наглеца и сказал:

— Я тебя потом найду… Ты у меня еще наконспектируешь… В Союзе.

— Ищи, ищи, полковник! — не сдавался краснолицый. — Авось повезет!

Полещук молча наблюдал за перепалкой двух хабиров, удивляясь безбашенности краснолицего и вспоминая свою стычку с генералом Верясовым в самолете. „Пожалуй, вряд ли он его найдет среди тысяч хабиров, — подумал он. — Хотя все возможно…“

Ближе к Суэцу все притихли. Вдалеке, по ходу движения, справа и слева дымились разрывы, доносился гул бомбежек.

— Саша, что это? — повернулся к Полещуку капитан Агеев. Это был рыжеволосый с веснушчатым лицом нескладный мужчина, лет 30-ти с гаком, одетый в темно-серый костюм со склада „десятки“ и египетскую полевую куртку, наверное, взятую напрокат у кого-то из хабиров. На его голове синим покореженным блином торчал дурацкий берет. В серо-голубых глазах можно было заметить смешанное чувство страха и любопытства.

— Бомбят, Юрий Федорович, — ответил Полещук. — Далеко. Не обращайте внимания.

Не обращать внимания на отдаленную бомбежку капитан Агеев, конечно, не мог. Он смотрел на дымы, прислушивался к доносившимся разрывам, и заметно волновался. Пожалуй, впервые он подумал, что не надо было соглашаться на эту командировку с ее заграничными чудесами в виде пирамид из школьного учебника по истории древнего мира и валюты с магазинами „Березка“. Но мысль об автомобиле „Волга“, кооперативной квартире (ну не в Москве, а хотя бы в Новосибирске), не говоря уже о заграничных тряпках для Маруси, привела его в более-менее нормальное состояние.

— Так, Саша, — сказал Агеев, поправляя на переносице дамские солнцезащитные очки в пластмассовой оправе. — Значит, бомбят евреи. — Он расправил плечи.

— А то, — повернул голову Полещук. — Война!

Полещук посмотрел на сидевшего впереди хабира, запрещавшего курить, действительно тянувшего на полковника и старшего машины, обернулся назад, где безбоязненно дымили незнакомый краснолицый советник и его друзья, достал пачку „Клеопатры“ и тоже закурил. До места назначенной встречи на 83-м километре трассы Каир-Суэц, где часто собирались автомашины, развозившие русских советников по воинским частям, оставалось всего ничего.

…Гул пикирующего самолета и мощный взрыв, резко качнувший автобус и кинувший его пассажиров на правый борт, произвели небольшую панику в салоне автобуса.

— Воздух! — заорал полковник спереди. — Все вон!!

Но автобус выпрямился и набирал скорость. Араб-водитель, вцепившись в баранку, не реагировал на крик. Полещук, цепко ухватившись за поручень сидения перед собой, посмотрел в автобусное окно: мимо в бешеном темпе мелькали придорожные барханы, а выше, в голубом небе, белыми клубками рвались зенитные снаряды — откуда-то вели огонь средства ПВО. Он повернулся к Агееву. Тот сидел с побледневшим лицом, сжавшись в комок, синего берета на голове не было. „Не повезло советнику, — подумал Полещук. — Такое начало командировки…“ Он успокаивающе похлопал Агеева по плечу, но капитан не реагировал.

— Вашу мать! — орал полковник, тыча рукой на водителя. — Остановите этого мудака! Кто-нибудь знает арабский? Стэна!!!

Полещук крикнул водителю, чтобы тот остановился, но он, похоже, ничего не слышал. Второй разрыв едва не опрокинул автобус. Шум и крики людей, столкнувшихся с металлическими стойками автобуса, и с друг другом создали дикую какофонию, заглушавшуюся воем и стрельбой израильских штурмовиков. Но все обошлось. ПАЗик выправился и, прибавив скорость, помчался по шоссе.

…Юрий Федорович, ей Богу здесь такого никогда не было, — успокаивал Полещук Агеева, глядя на голубое безоблачное небо. — Больше тридцати километров до Суэца… Какой-то дикий случай, ну прорвалась пара Скайхоков… Вот сейчас дождемся машины и все будет тип-топ.

Капитан Агеев был в полном недоумении. Какой, к херам, тип-топ? — подумал он. — Что говорит этот переводчик? Едва не перевернулись в автобусе, а теперь торчим в пустыне… Агеев посмотрел на унылый песчаный ландшафт, пнул ногой телефонный кабель, тянувшийся куда-то в желто-черные барханы, и сплюнул. — Вот, черт побери, командировочка!

— Товарищ капитан, улыбнитесь! — произнес Полещук, увидев мчавшийся к ним по пустынной дороге газик. За ним тянулось облако медленно оседавшей пыли. — Похоже, наши новые друзья едут, ротные…