"К.Н.Леонтьев. Моя литературная судьба (Автобиография Константина Леонтьева) " - читать интересную книгу автора

четыре дня консулом, был как будто внимательнее и любезнее со мной. По всему
этому мне хотелось, чтобы он не считал меня вполне от себя зависимым и себе
слишком обязанным и чтобы думал, что я и с нашим министерством остался в хороших
отношениях.
Он похвалил эту мысль служить в Москве и сказал, что занятиям у него это,
конечно, мешать не будет.
Он назначил мне через несколько дней свидание в грязной своей редакции, и
мы
расстались. В большой гостиной я увидал с кем-то посторонним моего горбатого
однофамильца. Он почти вскочил и подошел ко мне с большим embressement и с
улыбкой всегда гораздо более живой и искренней, чем гадкая улыбка его
знаменитого коллеги. Я поздравил его с недавним спасением (от револьвера
Каткова-брата) и он, по-видимому, принял это хорошо. Он мне нравится давно, уже
гораздо больше Мих. Н-ча.
Я уехал с Остоженки и еще раз мысленно и в теории изгнал их всех: Mad. Katkow
en
bete из прекрасного жилища и снова населил его Хитровыми, Игнатьевыми, Ону,
Нелидовыми, Мурузи (вопреки Цертелеву и Зыбину) и т. д. Все эти люди могут иметь
свои недостатки и несовершенства, но это живое общество, а не ученое, скучное
хамство... Эти люди, с которыми дышится легко даже и в минуту распрей.
Теперь я с радостью оставляю редакцию и поговорю немного о других моих встречах
в Москве. Иные из них гораздо лучше и занимательнее редакционных дел. Редакции
--
это кухни, или еще хуже - клоаки, ватерклозеты литературы. Что делать! теперь
без них и поэзия невозможна. Я говорю - теперь, ибо были же счастливые времена,
когда столько великого и столько изящного люди создавали и распространяли без
помощи ватерклозетов. Прощаясь, хотя к несчастью и не надолго с Катковым, я
замечу мимоходом, что у других редакторов еще обстановка, по крайней мере,
лучше. Напр., редакцию Голоса можно назвать отхожим местом морально, ибо здесь
царствует демократическое зловоние самого лукавого и подлого оттенка; но, по
крайней мере, у Краевского в доме хорошо, на банкирский буржуазный манер, на
средне-петербургский, но все свежо, очень чисто, просторно и не без вкуса; и сам
Краевский, когда я его видел в 60-х годах, производил какое-то скорей приятное
и
веселое впечатление неглупого и ловкого вивера. А у Каткова, как я уже говорил,
все ужасно серо, криво, косо, грязно и противно...
II
Здесь должна следовать глава о других встречах моих в Москве. Эти встречи
были,
может быть, важны для жизни сердца моего и в смысле воспоминания о прошлом моем
(например, встречи мои с несколькими прежними крепостными нашими, которые все
были чрезвычайно рады меня видеть), но я пока оставлю это и хочу заняться лишь
теми людьми, которые прямо были связаны с литературной моей деятельностью, и
теми обстоятельствами, которые меня привели в монастырь скорее, чем я хотел и
ожидал.
III
Около этого же времени в редакции Каткова я встретил Федора Николаевича Берга
(того, который пишет теперь под именем Боева). Я его прежде в лицо не знал, хотя
в 60-х годах мы оба были долго вместе в Петербурге[6]. Литературно я больше
всего познакомился с ним по его Путешествию в "Заре". Я помню, мне там многое