"К.Н.Леонтьев. Подлипки (Записки Владимира Ладнева) " - читать интересную книгу автора

его эта негодная баба беспокоит. "Нет, говорит, Марья Николаевна, я согрешил
перед Господом и благодарю небесную милость Его, что Он в этой жизни меня
наказует, а не в той... В этом я Его милосердие вижу". "Да ведь вы, Василий
Иваныч, посвятились?" - скажешь; так нет, mon cher, ни за что!
Дорогой
"Не должно было жениться мне на ней, обманывать; она не к такой жизни была
воспитана". Видишь, какой был? Такую тонкость вдруг скажет, что и не найдешься
отвечать ни за какие блага в мире. Я уже старалась всегда ей дарить и ситцы, и
материю, и домашнюю провизию, чтоб она не ершилась на него. Он-то сам такой
труженик был; сначала и пахал, и косил, и все. После я уж, ты знаешь, освободила
его от этого. Возможно ли это - прямо с поля в церковь? С зари человек над
сохой, едва руки успеть помыть: разве с такими мыслями он должен приступать!
Бывало, сам каялся мне вначале, пока я не назначила ему всю провизию, что во
время службы у него иной раз и то и се на уме, когда видит, туча на небе заходит
или что еще. А эта такая скверная женщина! Колотовка такая!
Анна Ефимовна подлинно была настоящая колотовка. Не знаю, что нашел в ней отец
Василий; быть может, вначале она была мила и привлекательна; теперь же просто
ненавистна: круглое красное лицо, наглые глаза, кружева на чепце развеваются, и,
ко всему, несносная страсть к болтовне, кривому употреблению выражений,
наворованных из дворянского словаря, и сплетни, сплетни без конца... И все
пронзительным голосом. Иногда скажет бессмысленную фразу, а улыбка плутовская.
Паша, еще шестилетний ребенок, приходит жаловаться, что младший брат отнял у нее
сахар.
- Ах, мой друг! какая обязанность! - возражает мать кротким голосом, а сама
под
столом грубо толкает ребенка рукою в грудь.
А то вдруг остервенится...
В тот приезд мой к тетушке, которым я начинаю историю наших отношений с Пашей,
тетушка имела неосторожность полушутя пожаловаться попадье на Паш) за то, что
она мало стала читать с весны.
Анна Ефимовна как завизжит вдруг: "Ах ты, тварь негодная! Ах ты, наказание
Божие
за грехи мои! Ты должна, тварь ты этакая, помнить, что их превосходительство,
можно сказать, тебя балуют! Что ты такое? Сирота, голь, тварь" и т. п. Тетушка
даже совсем растерялась: сидит и катает в комок носовой платок.
С 11-ти до 20-ти лет прошло столько времени, передумано было столько, что об
отце Василии почти никогда и не вспоминалось; но теперь, думая о Паше, я
вспомнил и о нем с большим чувством. Вероятно, не для всех он был тем, чем был
для меня. Другие его знали ближе, были старше меня, когда он был жив, могли
подметить что-нибудь. Я даже нарочно выспрашивал, но ничего дурного о про него
не узнал. Он служил хорошо, к крестьянам был, говорят, добр, не бранил их, как
другой сосед наш, отец Семен, не бил крестом по лицу, когда мужики
прикладывались толпою (одно только я заметил еще ребенком: пока мы
прикладывались, он держал крест обеими руками и наклонялся немного вперед, а
когда начинали подходить крестьяне, он выпрямлялся и спокойно держал крест в
одной руке). Никогда не слыхал я от него про крестьян того, что говорит отец
Афанасий, тоже соседний священник: "Мужик - бестия; с ним держи ухо востро!"
Одним словом, до меня не дошло об нем ничего дурного.
Паша с малолетства считалась умницей в детском смысле. Тетушка несколько
привязалась к ней с тех пор, как была без меня больна горячкой.