"К.Н.Леонтьев. О всемирной любви " - читать интересную книгу автора

тему и подразделять чувства любви или симпатии не буду. Об этом можно написать
целую книгу. Я только хотел напомнить все это. Остановлюсь на грубом, можно
сказать, различии между любовью моральной и любовью эстетической. Мы жалеем
человека или он нравится нам - это большая разница, хотя и совмещаться эти два
чувства иногда могут. Попробуем приложить оба эти чувства к большинству
современных европейцев. Что же нам - жалеть их или восхищаться ими?.. Как их
жалеть?! Они так самоуверенны и надменны; у них так много перед нами и перед
азиатцами житейских и практических преимуществ. Даже большинство бедных
европейских рабочих нашего времени так горды, смелы, так не смиренны, так много
думают о своем мнимом личном достоинстве, что сострадать можно им никак не по
первому невольному движению, а разве по холодному размышлению, по натянутому
воспоминанию о том, что им в самом деле может быть в экономическом отношении
тяжело. Или еще можно их жалеть "философски", то есть так, как жалеют людей
ограниченных и заблуждающихся. Мне кажется, чтобы почувствовать невольный прилив
к сердцу того милосердия, той нравственной любви, о которой я говорил выше, надо
видеть современного[i][i] европейца в каком-нибудь униженном положении:
побежденным, раненым, пленным,- да и то условно. Я принимал участие в Крымской
войне как военный врач. И тогда наши офицеры, даже казацкие, не позволяли нижним
чинам обращаться дурно с пленными. Сами же начальствующие из нас, как известно,
обращались с неприятелями даже слишком любезно - и с англичанами, и с турками,
и
с французами. Но разница и тут была большая. Перед турками никто блистать не
думал. И по отношению к ним действительно во всей чистоте своей являлась русская
доброта. Иначе было дело с французами. Эти сухие фанфароны были тогда
победителями и даже в плену были очень развязны, так что по отношению к ним,
напротив того, видна была жалкая и презренная сторона русского характера -
какое-то желание заявить о своей деликатности, подобострастное и тщеславное
желание получить одобрение этой массы самоуверенных куаферов, про которых Герцен
так хорошо сказал: "Он был не очень глуп, как большинство французов, и не очень
умен, как большинство французов". Все это необходимо отличать, и великая разница
быть ласковым с побежденным китайским мандарином или с индийским пария - или
расстилаться пред французским troupier[ii][ii] и английским моряком. По
отношению к азиатцам, как идолопоклонникам, так и магометанам, мы действительно
являемся в подобных случаях теми добрыми самарянами, которых Христос поставил
всем в пример[9][9]. Относительно же европейцев эта доброта весьма
подозрительного источника, и, признаюсь, я расположен ее презирать. Я вспоминаю
нечто о г. Зиссермане[10][10]. В одном из своих политических обозрений г.
Зиссерман, возмущаясь нашим, действительно, быть может, излишним кокетством с
пленными турками (из которых столь многие поступали зверски с болгарами и
сербами), ставил нам в пример немцев, которые, набравши в плен такое множество
французов, почти не говорили с ними и не хотели с ними вовсе общиться. Немцы
прекрасно делали - с этим я согласен. Именно так надо поступать с обыкновенными
французами. Милосердие к ним, в случае несчастия, должно быть сдержанное, сухое,
как бы обязательное и холодно-христианское. Что касается до турок и других
азиатцев, которых преходящая самоуверенность в наше время не может в понимающем
человеке возбуждать негодования, а скорее какую-то жалость, то, не доходя,
разумеется, до поднесения букетов и тому подобных русских глупостей, конечно, в
случае унижения и несчастия, с ними следует быть поласковее. Кстати о букетах.
Когда русский мещанин, солдат или мужик ведет пленных турок и, вспоминая о
жестокостях, совершенных их соотечественниками, думает про себя: "а может быть,