"К.Н.Леонтьев. Мое обращение и жизнь на Св.Афонской горе" - читать интересную книгу автора

Сам по себе этот случай, положим, мало объясняет главный вопрос, было
ли моё воспитание православным или нет, но мне кажется, что он имеет вот
какое значение: хорошо, чтобы в детских воспоминаниях религиозное
соединялось с изящным. Чувство будет сильнее, полнее. Приятнее будет
вспоминать.

Если я теперь начну внимательно припоминать всё, что могу, относительно
религиозного влияния на меня матери моей во время детства и отрочества, лет
до 17-18, то мне придётся сказать, что вообще оно было средней силы; она не
вредила мне с этой стороны, но и не давала мне большой пользы. Остались у
меня в памяти очень приятные воспоминания о некоторых богослужениях, изредка
о зимних всенощных в кудиновской длинной зале, которые производили на меня
впечатление. Несколько раз мы с матерью ездили на зиму в Петербург, сперва
чтобы видеть сестру в Екатерининском институте и старших братьев в корпусах,
потом чтобы взять сестру из института, когда она окончила курс; потом ездили
уже с сестрой вместе туда. В эти зимы в Петербурге мать моя гораздо чаще
ходила с нами к обедне и ко всенощной, чем в деревне. В Петербурге я её
видел несравненно более богомольною, чем в деревне. Причину я понимаю
теперь, понимаю даже её чувство. "Народничества" или "простонародничества"
тогда вовсе не было у дворян. Если и было, то бессознательное и больше у
тех, которые сами были "посерее", так сказать, и этим ближе к народу. Мать
моя не любила "простого" народа; не любила толпы, тесноты и толкотни в
храмах; принуждать себя много не находила нужды. Она хотела молиться для
себя искренно, тепло; хотела молиться тогда, когда её сердце требовало
молитвы. Она, видимо, была из тех людей, которые не признают важности
долгого принудительного и тяжкого (почему бы то ни было тяжкого) присутствия
в храме. Она хотела не почтительного повиновения уставу и обряду, искала не
подвига послушного (и отчасти сухого) выстаивания даже при неудобных,
отвлекающих или раздражающих условиях; она хотела молитвы горячей и
покойной. Вот почему, я думаю, она некоторые петербургские церкви, особенно
домовые, предпочитала не только деревенским, но и калужским, например. Когда
я в течение 4-х с лишком лет учился в калужской гимназии (от 44 до 49-го?) и
вся семья наша зимы проводила в Калуге, я не помню, чтобы мать моя часто
ездила в церковь. А в Петербурге она часто бывала у обедни, особенно в
домовых церквах, или чаще всего она ходила и нас с сестрой водила в домовую
церковь Института слепых. Ходили мы не с главной лестницы и не в самую
церковь (самой церкви я даже ни разу и не видел)! Мы проходили через
какое-то внутреннее крыльцо и по особой лестнице в просторную комнату с
паркетным полом, из которой была боковая дверь в церковь. Богослужения видно
не было из нее, но возгласы и пение были очень хорошо слышны. Через эту
комнату проводили к началу обедни в церковь и самих слепых по два в ряд, в
длинных сюртуках. (Помню, что смотреть на них мне было очень неприятно,
какая-то физическая брезгливая жалость). Остальные же .впечатления были мне,
так приятны, что я даже раз или два отпрашивался у матери туда и без неё ко
всенощной. (Мне было тогда уже 11 -12 лет). В этой зале или большой комнате
с паркетным полом было очень чисто, светло и просторно; общество молящихся
было избранное, не то чтобы исключительно знатное, но избранное в том
смысле, что тогда в неё (не в самую церковь, всем предоставленную, а в эту
боковую залу) можно было входить только по знакомству или рекомендации.