"К.Н.Леонтьев. Мое обращение и жизнь на Св.Афонской горе" - читать интересную книгу автора

Другое обстоятельство было немного поважнее. Когда в первый раз семи
лет я пошёл исповедоваться в большую нашу залу к отцу Луке (быкасовскому), и
тётка мне велела у всех просить прощение, то я подошёл прежде всего к отцу;
он подал мне руку, поцеловал сам меня в голову и, захохотавши, сказал: "Ну,
брат, берегись теперь... Поп-то в наказание за грехи верхом кругом комнаты
на людях ездит!"

Кроме добродушного русского кощунства он, бедный, не нашёл ничего
сказать ребенку, приступавшему впервые к священному таинству!

По всему этому видно, что отец мой был из числа тех легкомысленных и ни
к чему не внимательных русских людей (и особенно прежних дворян), которые и
не отвергают ничего, и не держатся ничего строго. Вообще сказать, отец был и
не умён, и не серьёзен.

Совсем иного рода было влияние матери.

Про неё можно сказать так: она была религиозна, но не была достаточно
православна по убеждениям своим. У неё, как у многих умных русских людей
того времени, христианство принимало несколько протестантский характер. Она
любила только ту сторону христианства, которая выражается в нравственности,
и не любила ту, которая находит себе пищу в набожности. Она не была
богомольна; постов почти вовсе не соблюдала и нас не приучала к ним, не
требовала их соблюдения. Заметно было иногда, что она немножко даже и
презирала слишком набожных людей. Например, она нередко с пренебрежением
употребляла слова "ханжа", "ханжество" и т. д., тогда как истинно и
по-православному верующий человек никогда этих слов и не позволяет себе
употреблять; ибо никто не может знать, почему другой так заботлив о внешней
обрядности; и как бы ни казался ему нравственно нехорош очень набожный
ближний, он всегда ищет в сердце ему какого-нибудь оправдания, даже и не
любя его лично. (Например: этот человек так много молится именно потому, что
кается, что понимает сам, какой у него дурной характер; а это и есть
смирение и т. д.).

Всё это, однако, касательно матери я стал соображать, конечно, позднее,
но в детстве моём я был ей всё-таки гораздо более, чем отцу, обязан хорошими
религиозными впечатлениями.

Молиться перед угловым киотом учила меня не мать, а горбатая тётушка
моя Екатерина Борисовна Леонтьева, отцовская сестра. Но я помню хорошо, как
сама мать молилась по утрам и вечерам Когда незадолго до смерти отца
16-летнюю сестру мою Александру привезли в Кудиново из Екатерининского
(Петербургского) института, то мать моя вместе с нею молилась У себя в
кабинете по утрам, а я часто, ещё лежа на диване, слушал. Я рассказал об
этом подробнее в другом месте (в воспоминаниях матери моей об императрице
Марии Феодоровне). Не знаю, как бывает это у других, но у меня те чувства
мои, которые соединились с какою-нибудь картиной, лучше сохранились в
памяти. Помню картину, помню чувство. Помню кабинет матери, полосатый
трёхцветный диван, на котором я, проснувшись, ленился. Зимнее утро, из окон
виден сад наш в снегу. Помню, сестра, оборотившись к углу, читает по книжке