"Михаил Юрьевич Лермонтов. Вадим " - читать интересную книгу автора

произведенный торопливостию большой крысы или другого столь же мирного
животного, казался ему топотом злодеев... он страдал, жестоко страдал! и то
сказать: каждому свой черед; счастие - женщина: коли полюбит вдруг сначала,
так разлюбит под конец; Борис Петрович также иногда вспоминал о своей
толстой подруге... и волос его вставал дыбом: он понял молчание сына при ее
имени, он объяснил себе его трепет... в его памяти пробегали картины
прежнего счастья, не омраченного раскаянием и страхом, они пролетали, как
легкое дуновение, как листы, сорванные вихрем с березы, мелькая мимо нас,
обманывают взор золотым и багряным блеском и упадают... очарованы их
волшебными красками, увлечены невероятною мечтой, мы поднимаем их,
рассматриваем... и не находим ни красок, ни блеска: это простые, гнилые,
мертвые листы!..
Между тем дело подходило к рассвету и Палицын более и более утверждался
в своем намерении: спрятаться в мрачную пещеру, описанную нами; но кто ему
будет носить пищу?.. где друзья? слуги? где рабы, низкие, послушные
мановению руки, движению бровей? - никого! решительно никого!.. он плакал от
бешенства!.. К тому же: кто его туда проводит? как выйдет он из этого
душного овина, покуда его охотники не удалились?.. и не будет ли уже поздно,
когда они удалятся...
На рассвете ему послышался лай, топот конский, крик, брань и по
временам призывный звон рогов; это продолжалось с полчаса; наконец все
умолкло; - прошло еще полчаса; вдруг он слышит над собою женский голос:
"барин! - барин!.. вставай... да отвечай же? - не спишь ли ты?.."
Вы можете вообразить, что он не спал, но молчание его происходило
оттого, что сначала он не узнал этот голос, а потом хотя узнал, но
оледенелый язык его не повиновался; он тихо приподнялся на ноги, как
воскресший Лазарь из гроба, - и вылез из сусека.
- Это ты, хозяйка! - пролепетал он невнятно...
- Я, я! - да не бось... они все уехали; поискали тебя немножко, да и
махнули рукой: туда-ста ему и дорога... говорят...
- Хозяйка! - прервал Палицын, - уж светает; послушай: я придумал куда
мне спрятаться... ты знаешь... отсюда недалеко есть место... говорят,
недоброе... да это все равно; ты знаешь Чортово логовище!..
Хозяйка в ужасе три раза перекрестилась и посмотрела пристально на
Палицына.
- Ох! кормилец!.. беда! сатанинское это гнездо...
- Нет другого! - возразил он в отчаянии...
- Оно бы есть! да больно близко твоей деревни... и то правда, барин, ты
хорошо придумал... что начала, то кончу; уж мне грех тебя оставить; вот тебе
мужицкое платье: скинь-ка свой балахон... - а я тебе дам сына в
проводники... он малый глупенек, да зато не болтлив, и уж против
материнского слова не пойдет...
Покуда Борис Петрович переодевался в смурый кафтан и обвязывал
запачканные онучи вокруг ног своих, солдатка подошла к дверям овина, махнула
рукой, явился малый лет 17-и глупой наружности, с рыжими волосами, но
складом и ростом богатырь... он шел за матерью, которая шептала ему что-то
на ухо; почесывая затылок и кивая головой, он зевал беспощадно и только по
временам отвечал: "хорошо, мачка". Когда они приближились к Палицыну, то он
уж был готов: - "с богом!" - прошептала им вслед хозяйка... они вышли в поле
чрез задние ворота; Борис Петрович боялся говорить, Петруха не умел и не