"Михаил Юрьевич Лермонтов. Вадим " - читать интересную книгу автора

Старый обратился к своим и молвил: "эй! Ребята! Как вы думаете? Ведь
нам до вечера не добраться к месту!.. аль сделать привал... своих обделять
не надо... мы попируем, отдохнем, а там, что будет, то будет: утро вечера
мудренее!.."
- Стой, - раздалось по всему каравану.
Стой! - скрыпучие колесы замолкли, пыль улеглась; казаки Орленки
смешались с своими земляками и, окружив телеги, с завистью слушали рассказы
последних про богатые добычи и про упрямых господ села Красного, которые
осмелились оружием защищать свою собственность; между тем некоторые
отправились к роще, возле которой пробегал небольшой ручей, чтоб выбрать
место, удобное для привала; вслед за ними скоро тронулись туда телеги и
кибитки, и, наконец, остальные казаки, ведя в поводу лошадей своих...
Когда Вадим заметил, что его помощники вовсе не расположены следовать
за ним без отдыха для отыскания неверной добычи, особенно имея перед глазами
две миловидные бочки вина, то, подъехав к Орленке, он взял его за руку и
молвил: "итак сегодня нет надежды!"
- Да, брат... навряд, да признаюсь; мне самому надоело гоняться за
этими крысами!.. сколько уж я их перевешал, право, и счет потерял; скорее
сочту волосы в хвосте моего коня!..
Вадим круто повернул в сторону, отъехал прочь, слез, привязал коня к
толстой березе и сел на землю; прислонясь к березе, сложа руки на груди, он
смотрел на приготовления казаков, на их беззаботную веселость; вдруг его
взор упал на одну из кибиток: рогожа была откинута, и он увидел... о если б
вы знали, что он увидал? Во-первых, из нее показалась седая, лысая, желтая,
исчерченная морщинами, угрюмая голова старика, лет 60, или более; его взгляд
был мрачен, но благороден, исполнен этой холодной гордости, которая иногда
родится с нами, но чаще дается воспитанием, образуется от продолжительной
привычки повелевать себе подобными. Одежда старика была изорвана и местами
запятнана кровью - да, кровью... потому что он не хотел молча отдать
наследие своих предков пошлым разбойникам, не хотел видеть бесчестие детей
своих, не подняв меча за право собственности... но рок изменил! он уже
перешагнул две ступени к гибели: сопротивление, плен, - теперь осталась
третья - виселица!..
И Вадим пристально, с участием всматривался в эти черты, отлитые в
какую-то особенную форму величия и благородства, исчерченные когтями времени
и страданий, старинных страданий, слившихся с его жизнью, как сливаются две
однородные жидкости; но последние, самые жестокие удары судьбы не оставили
никакого следа на челе старика; его большие серые глаза, осененные тяжелыми
веками, медленно, строго пробегали картину, развернутую перед ними случайно;
ни близость смерти, ни досада, ни ненависть, ничто не могло, казалось,
отуманить этого спокойного, всепроникающего взгляда; но вот он обратил их в
внутренность кибитки, - и что же, две крупные слезы засверкав невольно
выбежали на седые ресницы и чуть-чуть не упали на поднявшуюся грудь его;
Вадим стал всматриваться с большим вниманием.
Вот показалась из-за рогожи другая голова, женская, розовая,
фантастическая головка, достойная кисти Рафаэля, с детской полусонной,
полупечальной, полурадостной, невыразимой улыбкой на устах; она прилегла на
плечо старика так беспечно и доверчиво, как ложится капля росы небесной на
листок, иссушенный полднем, измятый грозою и стопами прохожего, и с первого
взгляда можно было отгадать, что это отец и дочь, ибо в их взаимных ласках