"Екатерина Лесина. Хроники ветров. Книга суда" - читать интересную книгу автора

плесени - а на четвертый в камере появился Рубеус.
Ручка в очередной раз выскользнула из онемевших пальцев и закатилась
куда-то под лавку, наверное, придется-таки идти в дом, руки приобрели
красно-лиловый оттенок, теперь, отогреваясь, будут болеть, ну да Фома
согласен терпеть эту боль, а в Хельмсдорфе ему не нравится. И Рубеус ему не
нравится.
Окна отведенной Фоме комнаты выходят на стену, впрочем, ее не видно -
стекла затянуты плотным ледяным узором, и кажется, будто весь мир снаружи
состоит из бело-сине-зеленых теней. В комнате тепло и уютно, как если бы
Фому ждали.
- А может, и ждали, - пробурчал Голос, по зиме он просыпался редко,
бросая Фому в надменном одиночестве Северного замка.
- Случай, - по старой привычке Фома ответил вслух и поразился хрипоте,
делавшей его собственный голос незнакомым и неприятным. Это от долгого
молчания. Разговаривать в Хельмсдорфе совершенно не с кем: люди его
сторонятся, женщина да-ори относится с нескрываемой брезгливостью и терпит
Фому лишь потому, что таково было желание Рубеуса.
Фома повесил куртку в шкаф, аккуратно рассортировал листы бумаги на
чистые и исписанные, первые положил на стол, вторые спрятал под матрац,
скорее по привычке, чем и вправду надеясь утаить заметки. Пальцы покалывало,
но скоро боль пройдет и можно снова вернуться к его книге. Правда, теперь
Фома и сам толком не понимал, зачем ему эти записи. В библиотеке Хельмсдорфа
сотни и сотни книг, и в Ватикане не меньше, и в Империи, так зачем тратить
время и силы на еще одну, тем более такую глупую? Но и не писать он не мог,
старая привычка вернулась, она успокаивала, помогала упорядочить мысли и
даже приводила в некое зыбкое равновесие с внешним миром.
Писать, сидя за столом, определенно, удобнее, да и теплее в комнате, но
подходящие слова отчего-то предпочитали уюту комнаты относительную свободу
огороженного стеной двора.
"Я всего лишь делюсь своими наблюдениями, не претендуя на их
правильность и достоверность.
Жесткость и отстраненность, свойственные брату Рубеусу, в Хранителе
Рубеусе преобразовались в жестокость и равнодушие ко всему, что творится
вокруг. Он вежлив, учтив, но вместе с тем положение, которое он занимает в
обществе да-ори, говорит о многом".
- И о чем же? - ехидно поинтересовался Голос.
- Заткнись.
Просьбу Голос проигнорировал, что-то он активен сегодня... и громкий,
голова прямо разламывается.
- У тебя на редкость необъективное отношение к старому товарищу... Это
зависть, Фома, а завидовать кому-то плохо...
- Я не завидую!
- Завидуешь, еще как завидуешь. Он ведь сумел не только выжить, но и
неплохо устроится, в то время, как тебе пришлось столько всего испытать... и
не тебе одному...
- Пожалуйста, замолчи.
- Ты из-за нее переживаешь, верно? Это тоже своего рода зависть, и
именно из зависти ты молчишь...
- Нет.
- Да. Иначе ты бы рассказал о ней, а ты молчишь. Почему?