"Николай Семенович Лесков. Русское общество в Париже" - читать интересную книгу автора

- Да, помаленьку.

- Чай, помешала я вам.

- Нет, пожалуйста. - И, уже зная щекотливое самолюбие этой землячки,
спешишь наговорить ей всяких приятных для ее самолюбия вещей, вроде того,
что и рад-то ей, и без нее-то соскучился.

- То-то. А я ведь что! Ветчины это вот купила да думаю: что одной-то
мне есть: я ведь не попадья. Пойду к земляку: вдвоем пофриштыкаем.

- И отлично, Матрена Ананьевна!

- Да, а то что же. Не умирать ведь, в самом деле!

Вынет Матрена Ананьевна свою ветчину из бумажки; я достану горчицы,
присядем к столику, и начнем "фриштыкать", и "князька" кормим.

- С чего умирать-то собираетесь, Матрена Ананьевна? Какая хворость вас
застигла? - скажешь ей, продолжая разговор на заведенную тему.

- Да как же, батюшка мой, не хворость? Голодом уже совсем заморили.

- Ну!

- Да право. Бульонную говядину покупают. Черт ли по ней, по погани-то
этакой! Я вот это иду, да и думаю: не буду я есть вашей бульонной говядины.
Дай-ка, говорю лавочнику, мне, мусье, деми ливр дю жанбон, да вот и пришла
душу отвести.

Это Матрена Ананьевна сочиняет. Она, действительно, пришла отвести
душу, но не жанбоном, а ей поговорить хочется, пожаловаться на свою недолю.
Жанбон тут предлог: во-первых, попотчевать земляка, потому что у Матрены
Ананьевны смертная страсть потчевать - хлебосольна она, а во-вторых, с
жанбона удобно перейти к "маронам", которыми ее господа сами кормятся и ее
якобы заморили. Разуверить ее, что она совсем не заморена и сердится вовсе
не на мароны, нет никакой возможности.

- Помилуйте, скажите! Да у меня совсем уж нутре-то все под спину
подобрало, - ответит она, указывая на свое круглое и весьма видное чрево.

- Ну, Матрена Ананьевна, такое нутре, как у вас, еще дай Бог каждому
человеку.

- Что, укладисто, что ль?

- Слава те Господи!

Расхохочется и уйдет веселая, словно невесть как вы ее утешили.