"Андрей Левкин. Мозгва" - читать интересную книгу автора

произошло в декабре, январе и феврале. Время вернули назад, ничего и не
было.
Такое он уже знал. Когда ему было лет пять-семь, ему иногда казалось,
что он еще спит. То есть он-то не спал, а ходил и думал: а вдруг это еще
сон, с самого утра, сон еще длится, он еще не проснулся, а проснется и
окажется в каком-то совсем другом месте. Он, конечно, не мог вспомнить,
каким это место ему представлялось, но было оно знакомым, более привычным,
чем тут. А теперь ровно наоборот: будто проснулся, и не было этих трех
месяцев. Или он за это время уже приблизился к какому-то своему дому? Но в
ноябре на Кутузовском он еще не жил, так что нечего тут придумывать. Тем
более что совершенно непонятно, с кем все это вообще происходит.
Или вот если есть важное дело - к стоматологу, неприятное - и оно
занимает точное место впереди, во времени, - до этого момента все вокруг
тормозит, буксует. И, опять же, есть недоумение от того, что сейчас ты - в
этой точке, а впереди, на отдалении - стоматолог. Как заполнить этот
промежуток? Стоматолог, час его приема отталкивают время от себя, ну а
потом, да, уже время, освобожденное от этого зажима. Но еще немного оно
останется зажатым: будто протекает внутри какой-то трубки, примерно
полиэтиленовой, прозрачной - где толще, где тоньше, где шире, а где уже.
Тут что-то не так: все перемешано. Какая-то другая жизнь интуитивно
ощущалась, но признаков ее мало, почти никаких. В арке, выходившей на
Кутузовский, во дворе рядом с аркой, возле машины с картошкой стоял мужик -
картошка под снегом уже перестала быть сухой и пыльной, а была в свежей
сырой грязи, глине. Будто в самом деле ноябрь. На Кутузовском снег замел
торговцев, стоящих возле подземного перехода. Они торговали соленьями, и
снег покрывал целлофановые пакеты с солеными огурцами, те едва проглядывали,
наверное, замерзали изнутри, их распирал лед со стороны семечек; хотя они же
были солеными, мог ли преуспеть лед?
Ноябрь, да, почему-то казался близким к этой некой знакомой жизни,
хотя, может быть, это была привычка так ощущать этот месяц. Когда первый
снег за окнами падает, тихо. Что-то как-то просвечивает, никаких сомнений. А
вот тот участок улицы, на котором он стоял в момент появления комы, между
Большой Полянкой и Малой Якиманкой, он, в самом деле, никак не назывался,
"Вильям Басс" был топографически нелепо приписан к М. Якиманке. Странно,
почти сто метров тротуара в километре от Кремля и - безымянные.

* * *

Потом он выбрался на Балаклавский. Там была его личная, одиночная
квартира, в которой он жил до переезда на Кутузовский, и ее надо бы сдать,
чтобы она не пылилась попусту. Но она была однокомнатной, классической
блочной хрущевкой, так что сдастся не слишком дорого, тем более что от метро
далеко и неудобно, но сдать ее надо хотя бы из соображений, чтобы не
пустовала, а то еще взломают, окно выбьют и нагадят внутри (на втором этаже,
вполне досягаема по балконам - если уж впадать в паранойю). Или заведутся
там крысы-мыши и все пожрут: там им было что жрать. Вот и заехал проведать.
Еще надо было оценить ее рыночное состояние и сообразить, что делать
дальше - то ли сдавать в таком виде, то ли починить, - уже имея в виду
продажу.
Далеко было, кто ж сюда захочет, да и плохо в морозы в квартире