"Андрей Левкин. Мозгва" - читать интересную книгу автора

блочного дома на Балклавском проспекте. Не найти сюда вменяемого
квартиранта, азеров из ларьков возле "Чертановской" пускать не хотелось, он
все думал, чтобы какого-нибудь студента сюда приспособить - но не мог найти
способа провести это дело поделикатней. Им же, вдобавок, туда от "Сокола"
ездить далеко, хотя и с одной пересадкой.
Квартира досталось ему от бабушки, уже в весьма взрослом возрасте, но у
нее он всегда бывал часто, так что жилплощадь ощущалась им родной. Тем более
через год, проведенный здесь после ухода от предыдущей жены. Не говоря уже о
том, что в пору той женитьбы он использовал ее для индивидуальной жизни. Без
всякого разврата, предпочитая там иногда отсиживаться и о чем-то думать,
иногда выпивать в одиночестве. Куча у него квартир теперь была, фактически
две, а сам жил в съемной. Впрочем, обычная ситуация.
Это была самая классическая хрущевка из всех хрущевок: от входа сразу
направо совмещенный санузел, затем маленькая ниша, от нее налево
единственная комната, а впереди тесная кухня с газовой плитой на две
конфорки. В таких кухнях часто стояли настенные, навесные над столом
литовские холодильники, "Снайге", что ли, вот и у него такой был - но
надпись, накладная, никелированная, давно уже оторвалась, равно как и крышка
морозилки, на которой тоже было имя устройства, так что его уже не вспомнить
точно. Холодильник открывался вверх - дверью на открывавшего и - наверх,
всей передней панелью. Поэтому, разумеется, быстро обледеневал, к тому же
сто лет назад возникла проблема с резиной, прокладкой, а где взять новую?
Тем более, где теперь Литва, и производят ли там этих монстров? Но вот у
него холодильник держался, хотя и работал соответственно. А что с ним
поделаешь? Другой сюда не втиснешь.
Зато у него была угловая квартира, так что в комнате сразу два окна,
одно из них еще и с балконом. А еще и окно в кухню, которая почти не
отделялась от комнаты. Зимой жутко холодно, как щели ни законопачивай,
потому что стены панельные. Зато летом - сущий рай.
Он вошел и ощутил, что в квартире просто Шекспир какой-то. Разгрома
особого не отметил, в раковине на кухне пылилась забытая чашка, какие-то
пустые пакеты на полу, а в остальном - пристойно, учитывая, что ремонта тут
не было лет пятнадцать. Свет не включал, так просто, к тому же за кухонным
окном сильно горела дурацкая лампа над подъездом; все выглядело бедно. Тысяч
30, ну 35 у. е. максимум. Впрочем, говорят, сейчас все дорожает, он был не в
теме, может, и сорок. А Шекспир вот откуда: на ум немедленно принялись
приходить разные люди, когда-либо в этой квартире бывавшие, их было много,
и, кажется, среди них не только те, которые тут наяву бывали, но и те, о
которых он здесь когда-то думал.
Они и одеты были так же, в тех же одеждах, в каких им полагалось быть в
памяти. Жаль, конечно, что это было не зрелище из полупрозрачных теней, но
разница невелика. Не мог же он по памяти воспроизвести. кто тогда был во что
одет. А вот видел - Сережа Н. в каких-то толстых, надутых сапогах,
"луноходами" их, что ли, назвали? Как бы он это вспомнил?
Выражения их лиц тоже были честными: то есть не отретушированными
мозгом, а уж какие тогда были. Смысл в этом зрелище, конечно, присутствовал.
По крайней мере, эти сумерки ушли на весьма нравственные размышления.
Почему, скажем, он в 1984 году не пошел проводить до остановки Машу У., хотя
было уже достаточно поздно? Ну, не дала, так и что ж? Надо полагать, у нее
были на то свои резоны, хотя сама же и приехала, да еще в такую даль.