"Анри Левенбрюк. Синдром Коперника" - читать интересную книгу автора

Доктор Гийом... Его лицо всплыло у меня в памяти, а те двое исчезли с
дивана.
Ах, если бы мой психиатр был здесь! Уж он-то смог бы меня успокоить! Он
бы помог мне разобраться в происходящем, в моих галлюцинациях, не дал
увязнуть в безумии. И я снова стал бы нормальным шизиком. Славным тихим
шизиком. Но я должен был смириться с очевидным. В настоящее время доктор
Гийом мертв. Погребен под обломками, сгорел дотла. И выходит, я один должен
разобраться в том, что происходит. Один, один-одинешенек.
Я зажмурился, представив себе обгоревшее тело моего психиатра. Печали я
не испытывал, скорее, осознавал весь драматизм случившегося. Эгоистично
размышлял, как восстановить свою медицинскую карту. Разве можно пересмотреть
мой диагноз, если записи, которые мой психиатр вел более пятнадцати лет,
пропали?
Я прогнал эту мысль из головы. Непристойно даже думать о своей
медицинской карте, тогда как доктор Гийом погиб. Превратился в кучку пепла.
Я вдруг понял, что мои родители будут удручены известием о кончине
психиатра.
Мои родители... Теперь я подумал о них. Как вышло, что они до сих пор
мне не позвонили? Ведь они прекрасно знали, что каждый понедельник утром я
бываю в этой башне. Может быть, они еще не знают о катастрофе. На отдыхе, в
домике, который они снимали на Лазурном Берегу, им случалось по нескольку
дней не смотреть телевизор и не читать газет. В настоящее время они
наверняка преспокойно потягивают коктейль возле бассейна, даже не
подозревая, что их сын выжил в самом страшном теракте, когда-либо
совершенном на французской земле.
Признаюсь сразу: мои отношения с родителями, Марком и Ивонной Равель,
теплыми не назовешь. Но как бы то ни было, они, кажется, по-своему
интересовались моей участью. Достаточно, во всяком случае, чтобы
предоставлять мне кров и напоминать о еженедельных визитах к доктору Гийому.
Можно сказать, что мы поддерживали уважительные и сердечные отношения, и они
заботились обо мне, не жалуясь на мое психическое расстройство. Но особо
горячей любви друг к другу мы не испытывали. Разумеется, дело тут было и в
том, что я ничего не помнил ни о своем детстве, ни даже об отрочестве. Ни о
них, ни о себе. Нас не связывали общие воспоминания: совместный отдых,
праздники, семейные торжества... Я ничего не помнил и чувствовал себя не
таким, как они. Почти чужим.
Хотелось бы мне, чтобы я был в состоянии долго говорить о своем отце, о
своей матери, но, если быть честным, мне кажется, я их совсем не знаю.
Ужасно, но я даже не мог бы сказать, сколько им лет. Мне ничего не известно
ни об их прошлом, ни об их детстве. Ни о том, как они познакомились, где и
как поженились, словом, ничего из того, что дети всегда знают, а однажды
начинают и понимать. В конечном счете в повседневной жизни меня с ними мало
что связывало. Да и со всеми другими, если быть точным. Не считая моего
начальника и психиатра. Хотя это были, скорее... профессиональные отношения.
По выходным родители уезжали в свой загородный дом в Эр. Я оставался
дома один, радуясь, что могу располагать квартирой, окруженный привычным
одиночеством. По будням, когда я приходил вечером с работы, они уже успевали
поужинать, и мать оставляла мне что-нибудь на кухне. Я ел за кухонным
столиком, и до меня из их спальни доносился приглушенный звук телевизора.
Иногда я слышал, как они спорят. Я старался не думать, что причиной их ссор