"Михаил Левитин. Лжесвидетель (Повесть-небылица) " - читать интересную книгу автора

обладатель такого носа мог оказаться кем угодно, от рубахи-парня до
страшного гада.
Но этот не был ни тем, ни другим. Старался не быть. Он был кем-то
третьим, тридцать третьим, семьдесят вторым. Он был неуловим, стремителен,
недосягаем. Он уходил от рассматривания, хотя любил, когда его
рассматривали. Он был не странный, а противоречивый, как бы не решающийся
довериться нутру, то есть самому себе.
Он не принадлежал себе, и это было самое страшное, потому что все
принадлежали ему.
Он находился в той точке внутреннего кипения, что предвещает распад,
если прибавить еще хотя бы один градус.
Но самое странное было не в том, что этот человек вот-вот взорвется, а
в том, что он знал, когда это сделать. Он владел моментом распада.
И это знали окружающие, догадывались, страшно боясь взрыва и вместе с
тем не стараясь предотвратить. Им было интересно. Они уже видели многое,
может быть, даже все, но они никогда не видели так близко стихию, одетую
совершено мирно, - безупречный черный костюм, белая рубашка, туго завязанный
галстук и лакированные штиблеты, стихию, устремленную в лобную кость, с той
видимостью покоя во всем теле, покоя на пределе кипения, готового взорваться
и уничтожить любого из них.
Но он был мил, недуг огня не давал ему успокоиться, но он был мил,
Фанни сказала бы, даже предельно внимателен к каждому из находившихся в
зале. Или это она приписывала ему, но тогда она ясно видела - то же самое
приписывают ему и остальные.
"О, он далеко пойдет! - подумала Фанни. - Как страшно, если кого-нибудь
из нас забудет взять с собой".
Не хотелось думать, что он так же дышит, как и ты, поддерживая в теле
жизнь.
Это было невозможно. Его дух, его тело наполнялись из другого
источника.
Только улыбка была как у всех, даже немного беспомощная - почти
человеческая, почти как у людей. Ни у кого в зале не было такой открытой,
беспомощной улыбки.
Чего он хотел добиться, зачем так смотрел, улыбался, чего он вообще
хотел от них?
Ее тянуло к нему, она прислушивалась, но, помня запрет тети, держалась
в глубине зала сколько могла, а потом не выдержала, что-то стало наполнять
ее тело, а наполнив, жечь изнутри горячей мутью, выталкивать ее вперед - и
вытолкнуло.
Никто не позволял себе шевелиться, остановить ее, тоже прислушиваясь к
тому, что он говорил негромко. Это способствовало продвижению. Она обходила
не людей, а статуи. Так она приблизилась к нему, вальсируя подникому, кроме
нее, неслышную музыку, и теперь стояла недалеко, раскрыв от удивления рот,
беспомощная, не зная, что делать: возгордиться или пожалеть себя?
- Ах, Гер, Гер, - услышала она наконец, - какой же это курорт? Вы меня
разочаровываете. Где широта, великодушие? Где пресловутое армейское
благородство?
- Я летчик, - попытался отшутиться Гер.
На правах хозяина он хотел придать сегодняшнему разговору эффект
светской болтовни, перевести все в шутку, но фюрер настроен был иначе.