"Владимир Личутин. Фармазон (Роман) " - читать интересную книгу автора

В свое время плавал Гриша Таранин в каботажке, капитанил на боте, и
знакомых у него на флоте осталось много, с кем когда-то выпил чарку. А тут
уж от старика не отвязаться: прилипнет хуже смолы, будет на старую дружбу
кивать, дескать, морской закон нарушаешь, иль разжалобит старостью своей и
немощами, а то и чудную болезнь вспомнит, когда якобы вырезали ему с метр
кишок в райбольнице, зашили черева и спровадили домой помирать, а он вот
отбоярился от старухи с косой. И заговорит, замоет доверчивому человеку зубы
и ту картошку сплавит на лихтере в Город за косушку вина, да и там найдется
добрый человек с машиной, что за семужье звено подкинет овощ на рынок.
Оденется Гриша в парадную морскую форму, слежавшуюся в сундуках, пропахшую
нафталином, с косячком нашивок, подковку усов подрежет, на голове фуражка с
крабом, встанет за базарский прилавок и давай покрикивать текучим женским
голосом: "Кому северных яблочек, на-ле-тай! Северные яблоки на ноги ставят,
жилы прямят. Поешь на пятак, а силы на руль..."
Но однажды попался Гриша на глаза корабельной братии, те под изрядной
мухой слонялись по базару. Окружили они старика и взяли в оборот: "Дедко,
гриб трухлявый. Ты что, червивый, наше государство позоришь! В тюрьму
захотел? Ты почему наш флаг под ноги топчешь?" - "Робяты, вы с чего? Я по
инструкции. Правда свое возьмет". - "Иностранцы кругом, балда. Что подумают,
дырявая твоя баклажка! Да они подумают, проклятые буржуи перезревшие, что
советская власть не обеспечивает мореманам старость. А ну, скинывай
форменку, зараза". Перепугался Гриша, в худых душах кинулся на постой, где
квартировал у дальних сродственников, и в самое бросовое тряпье переоделся.
Порой до Гриши домогались, удивленно добивались признания: "Ты, Чирок,
два коридора кончил, а войну и тюрьму обошел, председателем значился, в
капитанах плавал и пенсию завидную схватил. Поделись, дружок, опытом". -
"Правда свое возьмет, - отвечал хвастливо Гриша Чирок, намекая на какие-то
особенные высшие силы, благодетельствующие ему, и на свои заслуги перед
отечеством. - Я и нынче князь. Да-да... У меня каждый рыбак знакомый, я без
рыбы не живу. Бутылочку возьму, а с нею везде порядок. Кто-то без рыбы, а я
всегда с рыбой. Правда свое возьмет".

Водка неожиданно ударила в голову, словно обухом оглушили Тимофея
Ланина. Да и как не захмелеть, если на тощий желудок причастился, со
вчерашнего вечера ни маковой росинки во рту. Жена утром не поднялась, словно
не слышала, как собирался Тимофей, в теплых перинах растравляла себя обидой,
из-под лазоревого атласного одеяла выпячивалось ее острое замкнутое лицо.
Чтобы заглушить животную сосущую боль, навел в кипяток сгущенного молока,
закинул на спину пестерек, да с тем и покинул дом.
И сейчас вот будто паморока охватила Тимофея, поникло сознанье,
оглохло, сонно заглубилось. Уполз Ланин в овчину, отвалился на скамье,
отдаваясь зыбкому волновому каченью. Отдорный русский ветер тянул с горы,
тяжелая вода неохотно вспухала, пучилась, отсвечивала плесенью, на ее
пологих окатях плавились радужные масляные пятна, порою огненно вспыхивал
пенный гребешок и тут же гаснул под бортовиной карбаса. Тугая морская плоть
казалась онемевшей, коварно зачужевшей, сердечный гуд затаился в самых
недоступных глубях, и туда, в придонные струи, к шуршащим пескам, откочевала
вся огромная незнаемая жизнь. Часто бывал Тимофей в море, ибо жил возле, но
всегда приходилось миновать его равнину в движенье: на теплоходе, в
окружении машинных и ресторанных запахов, сладкой музыки и казарменной