"Владимир Личутин. Фармазон (Роман) " - читать интересную книгу автора

особенно за Кольку боялась. Словно бы бес затаился у него за пазухой и
сейчас травит его душу, позывает на всякие худые пакости, и никогда не
знаешь, что в следующую минуту может выкинуть парень, никак не проникнешь в
его лохматую голову. Хоть бы женился, глядишь, жена бы и приструнила, не
дала фордыбачить, когда и выволочку устроила - вот бы утих... А летом, как
скрылся в леса, думала: умереть бы - и все, особенно когда принесли от
Кольки прощальную каракулю на газетном клочке: "Не ищите, жить не хочу". И
сразу отчего-то поверив в смерть сыновью, ой и поплакала она тогда, повыла:
"И на кого ты меня спокинул, зачем мне дале-то жить, сиротине горькой, и не
к кому боле головушки пришагать..."
Страшнее всего одной остаться; казалось Малаше, что не вынести ей
одиночества, и сразу в память скорбную ударяла сиротская жизнь Калиствы
Усанихи, у которой муж и два сына на войне остались. Одинокий человек и
собачке рад, хоть с нею словом перекинешься. И не от долгой ли тоски и
тронулась умом Калиства, завела овечек, держала их в запечье на ящиках,
кормила лавошным хлебом, а навоз выметывала через дверь в соседнюю горенку.
Из богатого была Калиства житья, у нее большой девичий наряд хранился из
парчи и бархата, шубейка на куньем меху, и душегрея лисья, и повязка
бисерная. Как в девках была - одевала, а после положила в сундук, и забылись
вроде бы прежние утехи и красный наряд, а сама-то постоянно ходила в
затрапезном, из года в год без пересменки: фуфайчонка (заплата на заплате)
да юбка холщовая, да сапоги резиновые. И только деревня держала в памяти
дорогую Калиствину лопотину, и когда решили песенниц старых собрать и
показать народу в прежних одеяниях, то и к Калистве кинулись за ее девичьим
большим приданым. Но сундук-то с нарядами оказался в горенке, куда старуха
скидывала навоз, так что и попасть туда не смогли... Помнится, придет
Усаниха в лавку, от нее разит тошнотно, как от пропащей скотины, бабы-то и
спросят, отворотясь: "Ты, Калиства, поди, давно в баньке не мывалась? Вот мы
нынче топили, жару столько, ты бы пошла да намылась". А она: "Не-не, я в
прошлом годе мылась. Я и сама, бабоньки, грязи не выношу".
Когда умирала Калиства, попросила сыновьи карточки. Достали их из-за
стекла, тусклые, выгоревшие, и положили старухе на грудь. Калиства долго
гладила фотографии, потом накрыла пригоршней, да с тем и отошла. Там-то,
куда укатилась ее душа, отдохнет ли?
Вчера сын увез бухгалтера на дальние тони, и весь день Малаша была в
беспокойстве, места себе не находила. А ночью и приснилось, будто июль в
разгаре и она, Малаша, утром идет в сарайку, а там на полках много больших
ладок с рыбой, и вся-то рыба порченая, и дух от нее тяжелый идет. Выскочила
Малаша прочь в растерянности, думает, во сне-то: ой распустиха, дурная
голова, всю рыбу сгноила, сын вернется с поездки, чем его кормить? А мимо
заулка идет Гриша Чирок, на изгородь облокотился, с улыбкой говорит: "Ты,
Малаша, вдова. Хорошо ли вдовой жить? Моя-то баба не вдова, дак ей земли не
давают". А Малаша на крыльцо поднимается и отвечает через плечо: "Поживи-ка,
Гриша, вдовой, так узнаешь, хорошо ли". Еще хотела спросить, мол, о какой
земле речь шла, ныне ведь не старое время, земля общая, на паи не дают.
Оглянулась, а старика-то и нет, только корова комолая, вся в серых яблоках,
об угол дома чешется.
"К чему бы сон такой? - размышляла утром, озирая с печи чужую будто
избу. - В лавке-то бабы говорят, что, как ехать, мужики вина набрали
котомку. Как бы в море не перепились. А может, и врут чего. Нынче мастера