"Владимир Личутин. Фармазон (Роман) " - читать интересную книгу автора

это знаем, Сосок, что многие от тебя плакали.
- Я хочу, Сметанин, одного - чтобы ты замолчал. Похрюкивал слегка - и
точка, - тихо попросил Тяпуев. Ему казалось странным, что так быстро сдался
бухгалтер, и он заторопился: - Гриша, собери мешки с едой, будешь главным
над хлебом. Сколько проболтаемся еще, а тут горизонт надо иметь. Всем
держаться, никаких возражений, Воду экономить. Самое страшное без воды
оказаться.
- Так нет же воды-то... - неуверенно сказал кто-то.
- Как нет? Должна быть.
- Никто не думал...
- Все равно экономить, хлеб по норме. Животы подтянуть. Распустились,
понимаете ли, водку жрать на море. Кто на море пьет? И вы, Сметанин, так
низко себя повели. Базар, честное слово, базар. Где партийный долг?
Расхристан, посмотрели бы на себя со стороны, стыдно взглянуть. Ведь с вас
люди пример берут. Только из правленья ноги - и сразу во что превратились.
- Кто знал, что вот так, - буркнул Сметаний, затаиваясь в себе. Ему
было трудно себя покорять, но чутьем конторского человека он знал, когда
лучше выждать, наступить на собственную душу, а когда можно и козыри
метнуть. "Сифонь, сифонь, - думал он, уже придя в себя. - На берегу я тебя
тузом покрою, сделаю из тебя рогожный куль. И действительно, черт меня
посунул за водку взяться... Поды-мает-ся, нос задрал. Долго ли обрезать.
Правда, поди, друзей-то сохранил, волосатую лапу имеет. Напакостить может.
Со всех сторон обведет - и не подступись..."
В это время Гриша по собственному стариковскому разумению брезент
натянул у средней нашести, получилось что-то вроде казенки, туда походные
рюкзаки стаскал и пригласил Тяпуева. Иван Павлович помялся, оглядел горизонт
и все же пробрался в укрытье. Гриша сел у входа, по-турецки поджав ноги: он
кланялся, как пришивной, хлопал себя по сухим ляжкам и рассуждал
успокаивающе:
- Тут, Иван Павлович, главное дух сохранить, духом не пасть. Нашего
брата не раз по морю-то волочило. Думаешь, уж все, каюк, отдал Богу душу. Ан
нет, переможешь - и опять живешь... Вы как взяли управленье в руки, я так
сразу и подумал, что теперь спасемся. Без пастуха все перегрызутся... В вас,
Иван Павлович, командирская жилка видна. Есть жилка, вот она и сказалась. Вы
всё так сразу повернули, что теперь и спасемся. Все мы править хотим, да не
каждому дано, верно?
Гришины слова не запечатлевались, но от них Ивану Павловичу становилось
теплее и не так страшно. Он лежал в брезентовом укрытье, отделенный от моря
тонкой, пахнущей рыбой загородкой и смоляной бортовиной, и оттого гнетущая
неловкость подступала к горлу, в груди что-то скорбело и шевелилось, знать,
душа уже была готова к слезам. Море качалось совсем рядом, оно с размаху
шлепалось в набой, скрипело и чавкало под днищем, и скорлупа, в которую
волею судьбы угодил Тяпуев, теперь казалась вовсе легкомысленной. К вечеру
зыбь усилилась, карбас то вздымало, то опускало в ямину, и тогда сердце
подсыхало, подкатывалось к горлу, и тянуло вытошнить. Пока кричал Иван
Павлович, суетился, пробовал кого-то усмирить, усовестить, в этой горячке не
ощущалась обреченность. Но сейчас смерть подошла к порогу тесной норы,
ссутулилась ожидающе, что-то поуркивала, порой мерцала глазами и только
ждала мгновения, чтобы вернее подступиться к Тяпуеву и сокрушить его.
Иван Павлович слушал согревающие, тешащие самолюбие речи Гриши Чирка, а