"Владимир Личутин. Беглец из рая (Роман)" - читать интересную книгу автора

смутясь, в самую сердцевину природы, может хватить, чтобы свести все
человечество к нулю, ибо беда может постучать в ту самую секунду, когда мы
произносим праздничные речи о прирученном атоме. И чем меньше доля
вероятности риска, тем страшнее он, ибо человечество размягчено отсутствием
беды и не готово к ней. И еще я убеждал, что если из сердцевины атома
вызволили наружу необычайную энергию, то в природе есть и средство, чтобы
свести на нет ее последствия (облучение и т. д.). Ибо всякому действию есть
противодействие. А без средств к противодействию мы невольно стали
заложниками ученых, их косного самовлюбленного ума и безрелигиозной
немилосердной души.
И случай с Чернобылем, которого никто не ждал, лишь подтвердил мои
опасения. И когда в прессе сообщили, что погибли пятнадцать человек, я уже
предчувствовал, что от облучения умрут миллионы...
Значит, и эти сбои, что возникают в мире, как гроза в январский
настуженный день, укладываются тоже в свою систему, уже почти не подвластную
нам. Ибо душа человеческая в своем развитии далеко отстала от соблазнов
любопытного ума и уже не в силах руководить им. Человеческий огрех, каверза,
злой умысел, даже плохое самочувствие и настроение, самым неожиданным
образом свёрстываются в один прочный союз с самоуверенностью ученого, с его
бездуховным умом и вызывают трагедию в минуты полнейшего спокойствия. Об
этой системе сбоев и будет моя докторская, для которой я, как мураш, тащил
каждую соломинку факта пока лишь в общую холмушку, чтобы после раскидать по
нужным каморам.
И сон нынешний был неслучаен; пусть и в видении, но я же убил человека,
и это мое глубоко угнездившееся желание должно было каким-то образом
внедриться в цепь событий, о которых я пока и не помышляю. Сегодня
выстроится она, завтра, через год?..
Почему именно Федора Зулуса, которого я и видел-то несколько раз, я
вдруг лишил жизни, не имея от него никаких обид? Может, с той стороны, где
ветер с реки вольно шерстил цветущую поляну, гоняя по жабнику
золотисто-голубые волны, и придет ко мне неожиданный ответ?
Сразу за луговиною маревило чахлое, как бы подгоревшее споднизу,
чернолесье с кабаньими запашистыми подкопами и лосиными лежками-кругованами:
значит, сырь там, водянина, болотные тягуны и чахлые укромины, нетревожные
для опасливого зверя.
Из этой-то сыри и выткалось вдруг порхающее облачко, а после
нарисовалась тургеневская барышня в соломенной широкополой шляпе с голубою
лентой; розовый сарафанчик с приспущенными бретельками чудом держался на
груди, и по худеньким плечам полоскалась тяжелая каштановая волосня.
- Кто это? - зачарованно спросил я.
- А это не для тебя. Это Танька Горбачева вчера с молодым мужиком
наехала. Зулуса дочь... А я если захочу, будет моя... - Гаврош осклабился и
закричал: - Танька, без мужа в лес не ходи. Кабаны сожрут...
- Артем, голова ломтем. Ты их на вязке держи, - обрезала Татьяна и,
перепрыгнув промоину на дороге, скоро исчезла в своем дому.
- Отобью, видит Бог, отобью. Ляжки - сахар, титьки - мед, кто имеет,
тот... - Гаврош цвиркнул слюною, но в подробности не ударился.
- Раньше надо было хороводить. Молодые девки пьяниц не любят, - с
неожиданной для себя ревностью перебил я, словно бы на эту Таньку имел
неотъемлемые права.