"Владимир Личутин. Вдова Нюра" - читать интересную книгу автора

себя Нюра, а дышать отчего-то столь тяжело, словно жернов на грудь закатили.
И вдруг опахнуло хлебным настоем, пробежали сквозь богатые креневские пашни,
выскочили на замежек, а вот и он, березовый лесок, такой сугревушка, аж
парит весь и словно дымится под ранним солнцем. Птаха какая-то зачивкала.
"Погоди, дай вздохнуть, запышкалась боле. Ты постой, оглянись на свою
голубеюшку. Што-то вроде ты не такой сёдни". - Взмолилась и упала на
замежек, в отсыревшую от утренней росы траву, словно утонула в ней, и небо,
еще заголубевшее, отмахнулось куда-то ввысь и круто прогнулось. "Осподи, как
благословенно. Ну иди, ну поди ко мне". А дружок уж рядом вроде, хотя
отчего-то и не видать его, только шепчет беспамятно: "Успеем еще, успеем", -
но сам дрожмя дрожит, а тут и с Нюрой случилось хмельное кружение, стало
отчаянно весело: только слушала парня и податливо прогибалась вся навстречу,
когда он нетерпеливо полез ей за пазуху. И девка засмеялась неожиданно, уже
ослабевшая и готовая к любви: "Ой, чекотно, ой, чекотно".
И тут, вся пронизанная мгновенной болью, Нюра дернулась и проснулась.
"Осподи, что это со мной?" Она ошалело, но, не в силах прийти в себя,
приподнялась на локте, всмотрелась в темь избы до цветных кругов в глазах и
еще долго так полулежала, привыкая к ночи и трезвея от сна, пока не отерпла
рука. "Уж котору ночь блазнит", - подумала Нюра, заново припоминая сон;
болела грудь, и старуха, отвлекаясь на эту щемящую боль, никак не могла
вспомнить конец сна и оттого мучилась еще больше. "Согрешила ли я, согрешила
ли?" - спрашивала себя Нюра, напрягая остывавшую память и вспоминая все
снова, но навязчивый сон, как назло, каждый раз кончался внезапным
возбужденным смехом и мгновенной пронзительной болью. "Доглядеть бы надо,
доглядеть".
Посреди темноты Нюра лежала, словно в могиле, и даже шорохи и звуки,
которые окружали ее, были постоянные, из ночи в ночь, и не заставляли
отвлекаться. Ширя глаза, Нюра вглядывалась в настуженный избяной мрак,
пропахший кислыми шкурами и старой заношенной одеждой, и вспоминала свое
девичество, потом короткое замужество. Пришел в память Филипп, длинный
такой, носатый парень, с ним Нюра раза два целовалась на семужьей тоне, а на
вечерках пела: "Не пойду я за Филиппа, от Филиппа буду бита". Хотя за
Филькой-то побежала бы в угон, но жил парень в избе, лабазом крытой, да с
земляным полом, едва себя да мать кормил. "Ему ли нищету плодить?" - решил
Иван Петенбург и отдал дочь за Леху Губана, и фамилию даже менять не
пришлось: половина деревни Селиверстовых. На том девичество и кончилось.
"Так было, так", - вспоминала Нюра, перетряхивая свою жизнь, но душа,
растревоженная греховным сном, противилась тусклой памяти. Не ведала Нюра,
что невдолге перед смертью она видела в горячих снах то, о чем мечталось в
девью пору, но не хватило смелости ей тогда, кто знает, а может, и любви. И
сейчас не могла старуха смириться со своей памятью: "Ой, Нюра, такое зазря
не приснится. Такое только взаболь бывает".
И стала вдова примерять носатого Фильку к ночному видению, поставила
его под фуражечку с лаковым козырьком, но вот грех-то, лицо парня не
просочилось в памяти, и помнилось лишь что-то носатое, и вроде бы он волосом
смоляной был, а этот с рыжа и в колечко кудёрки. Ой ты, боже мой, ой ты,
боже мой! Кто же выкрал тогда? А кто-то ведь взаболь крал, раз приснится
такое.
И сегодня словно на что решилась Нюра, потому не встала, как обычно,
посреди ночи, не засветила пиликалку, чтобы потом одиноко горбиться на