"Владимир Личутин. Вдова Нюра" - читать интересную книгу автора

лавке, а натянула повыше к подбородку одеяло и сказала себе вслух: "Все так
и было дак. Только запамятовала я". Старуха покойно закрыла глаза и уже до
рассвета спала блаженно, пока собака не зацапалась в дверь.
Обычно долго разламывалась, приходила Нюра в себя, с кряхтением
пролезая в полдюжину просторных юбок, защипывала каждую на большую костяную
пуговицу, похожую на леденец, потом садилась на лавку и, тупо раскачиваясь,
чесала настуженную голову. А нынче снялась с кровати, будто молодая, не
глядя, нашла ногами меховые пимы и в одной посконной рубахе, не боясь стужи,
сразу кинулась во двор за полешками и растопила печь, раскопав на загнетке в
золе полуживой уголек.
Сон еще крохотно теплился в Нюриной душе, освещая очередное утро,
нелепые подробности как-то притухли, а осталась лишь спокойная радость и
терпеливое ожидание перемен, которые должны были вот-вот постучаться. Потом,
обмахнув ладонью и подышав на рамку, Нюра повесила ее в передний простенок,
вгляделась в тусклый снимок отдохнувшими глазами: "Письмо-то написала, да
неуж не ответит? Вроде бы свои мы тепере, такое тут положение. Небось уж
весточку получил, как не получить-то, нынче, быват, не старое время, почта
на живых ногах ходит".
Потом, словно застыдившись чего, а вернее, озябнув вдруг плоско
усохшими грудями, Нюра вздрогнула и стала торопливо кутать себя в ватные
брюки с засаленными коленями и меховую телогрею, густо пахнущую зверем, уже
решив в душе, что нынче надобно путик лесовой навестить. Куропоть уж должон
быть, как не должон, только бы лиса-зараза не погрызла, бога вот не боится,
повадилась по сильям шастать и не столько птицы сожрет, сколько выпотрошит,
перья натрясет. Надо будет на нее кулемку насторожить, может, и увязнет,
падина.
Потерянно ходила Нюра по избе, куда-то неслышно пропал утренний задор,
мослы рук устало опали вдоль тела, и тяжелые кисти набрякли, чугунно
посинели. По привычке только обряжалась старая: сунула в печь чугунок с
картошкой, отварила пикшу, одно мясистое звено отделила в миску, залила
подсолнечным маслом да из самовара добавила водички, потом сбоку
примостилась и, подперев голову рукой, задумчиво и степенно, с особой
крестьянской благоговейностью вымакала рыбу и каждую кость обсосала,
коротким движением отбрасывая ее к запечку, где жадно вился котофей. Еще
давно ли там и лиса крутилась, хватала кота за жирный загривок и лениво
заваливалась на спину, вся раскладываясь на полу и вздрагивая сивым животом.
Пришлось прибить заразу; касть такая, оставила бабу Нюру без яичек. Не
свое - не удержишь, сквозь пальцы протечет, и не уловишь. Жить не хотела,
дак Симке на воротник. Симка выносит, хоть Бабу Ягу когда вспомнит нито...
Порой Нюра, отвлекаясь от беспорядочных вольных мыслей, взглядывала на
фотографию в переднем простенке. В избе еще было по-зимнему сумрачно, и углы
прятались в подвижном мраке, и оттого лица в коричневой рамке
просматривались едва. "Небось уж получил писемушко, - подумала Нюра, глазея
на гордоватое лицо Семейки. - Читает, поди, до дыр зачитал, а может, и в
какое другое место снес. Скажет, дура какая-то написала, нечего делать дак.
Ну и пусть, ну и пусть, ежели совести нету, поймет - дак поймет, а не
поймет, дак не его ума дело, значит... Ой, спасибо сыночку Екимушке, научил
писать мамку, палки на бумаге городить. Все, бывало, присказку скажет: бабы
не рабы, рабы не бабы. Пока не напишешь, не отстану. И не отстанет, ведь
такой уж был настырный да памятливый, весь в наш род".