"Владимир Личутин. Вдова Нюра" - читать интересную книгу автора

от дверей, и потому женки, что пересуживали в магазине и жались вдоль
прилавка, выглядели совсем коротышками.
Магазин был полон застоявшихся запахов дегтя, звериных шкур и всякого
кованого железа, которые в выстуженной комнатенке казались еще гуще; на
окнах висели ставенки, и сквозь щели едва сочился грязный зимний свет.
Потому дубленое, с тяжелыми складками Нюрино лицо казалось азиатски черным,
а светлые глаза поблескивали в глубоких провалах нелюдимо и сурово.
Питерка прошлась взглядом, буркнула что-то под нос, передернула
плечами, на которых висела старенькая, неровно подбитая по подолу малица.
Среди ящиков и кулей старуха разыскала толстую от одежд продавщицу Тоську с
красными гусиными руками и отдельно ей поклонилась, и Тоська, розовея туго
набитыми щеками, сразу потянулась и засветила подле весов керосиновую
лампешку. Видимо, старый разговор поднадоел, все было обговорено, а с новым
человеком появился и свежий интерес, потому продавщица оживилась более всех,
огладила гусиными ладонями выдающиеся бедра, покрытые несвежим фартуком, и
зачем-то оправила на грудях плюшевую жакетку. Так готовилась продавщица
Тоська, словно завидела незнакомого фартового мужчину, да и остальные
бабенки как-то по-куриному оправляли на себе одежды, охорашиваясь, чтобы
выглядеть пригляднее, и вся эта процедура случалась каждый раз, когда
Питерка навещала магазин. Сегодня это ощипывание особенно бросилось в глаза,
и старуха невольно подумала, сердясь и волнуясь: "Что я, чудо-юдо, чтобы так
на меня таращиться? Иль глупа я, проказа?"
- Вождь помер, а вы тут стенки отираете, - сказала Питерка грубо, сняла
с головы оленную шапку, и снежные, как куропачье крыло, волосы с легкой
желтизной на висках так и остались лежать косицами на просторном черепе и
морщинистой шее. Голова у Питерки была посадки гордой и с затылка выглядела
совсем девчоночьей, только глубокие морщины на бурой шее выдавали преклонный
возраст.
- Вождь помер, а вы колоколите, - повторила Нюра, оценивающе подступая
взглядом к полкам с товаром.
- А мы уже наревелись. Господи, как и жить тепере, - откликнулась
продавщица Тоська, готовно шмыгая напудренным носиком. Бабы тоже завздыхали
следом, притуляясь к прилавку; горестной печалью повеяло, и стало тут совсем
зябко и скорбно.
Митя Нечаев сидел у печки на корточках, подпирал остывшую стенку,
смолил махру, высвечивая огнем диковатое свое лицо, и неряшливо гундосил,
контуженно захлебываясь словами и разбавляя их частым матюгом: "Зелезо в
огне, зелезо кругом... одно зелезо в огне. А мы вперед, за Родину, за
товарища Сталина... ура. Во как все было. Кто не уцелел, дак там и остался".
Он засмеялся странно и болезненно, в груди у него заикало, и Митя
Нечаев не мог остановиться, а бабы участливо и досадливо, мучаясь, что не
могут помочь мужику, долго пережидали горловой клекот и молчали. Потом Митя
затянулся покрепче махрой, наверное, подавил икоту и спокойно засипел, снова
уйдя в себя.
- При ем-то завсе снижения. Так и норовишь, как весна, так и снижение.
А радости-то сколько, а радости!
- И хлеб-то свободно. Наголодались, кажись. А давно ли житничка не
каждый день замесишь, да с травкой-то. По нужде-то сходишь, дак будто зверь
сходил.
- У Анисьи-то Селиверстовой, бат, рылся медведь в подорожниках.