"Владимир Личутин. Вознесение ("Раскол" #3) " - читать интересную книгу автора

облилось кровью. Он любил супругу, даже когда изменял ей мимолетно с
верховыми боярынями (ведь матушка так часто ходила на сносях), и сейчас
Алексей Михайлович устрашился тому, что Марьюшка навсегда покидает его.
Царь сделал знак рукою, и верховая боярыня Анна Петровна Хитрова, низко
поклонившись, с постно поджатыми губами удалилась из чулана. В золоченой
клетке свистнула канарейка, сердито заворчал папагал; Марьюшка очнулась,
выплыла из забытья, ласково вгляделась сквозь кисею в родное лицо. В голове
как-то странно прояснилось то ли из песни, иль из старинного домашнего
причета: "Прощай, милый, не горюнься, уезжаю навсегда; уезжаю-отплываю, не
забудешь никогда..."
Еще подумалось неторопливо: снова солоненького поел, родимый, огурцов
да грибков тяпаных гретых откушал, а после и опился квасов. Нисколько,
сердешный, не бережет себя. И кто за ним досмотрит без меня?..
- Ишь ли, батюшко, помираю я, - выдавила слабым мерклым голосом, словно
бы из груди вовсе выкачали воздух. В черевах пекло негасимо, этот жар
проливался в подвздошье, и вся телесная мочь медленно вышаивала, как уголье
в печи.
От жалости у государя слеза навернулась. Он, не чинясь, не доставая из
зепи шелковой фусточки, надушенной французскими вотками, смахнул влагу
тыльной стороной ладони, хлюпнул носом. Но тут же пересилил слабость. В
горле так пережало, что и голос захряснул.
- Подымешься, государыня. Вот те крест. - Перекрестился, добавил
скрипуче: - Вспомни... И не так прижимало. Бог-от пасет. Неровен час и
всякого загрызает немочь, да после и отпустит. Оклемается человек и снова
как яблочко наливное.
Царица лежала, глубоко, бесплотно утонувши в постели, будто покоенка в
белой домовине, покрытая смертными пеленами; из подушки выпячивался наружу
заострившийся птичий нос. Две приступки, опушенные брусничным бархатом, вели
к ложу; давно ли на руках нашивал жену в кровать и там горячо тешил ее,
податливую и охочую до ласки.
- Нет, не подымуся, - помедлив, с тихой улыбкой возразила царица. Эта
улыбка снова испугала государя.
- Не бери в ум, - горячо зашептал Алексей Михайлович. - Очнися от туги,
душа моя. Все будет хорошо, слышь? Чего хоронишь себя допрежь времен?
Почасту смерть за нами присылывает, другорядь и отступного вроде не даст. Да
не всякого к себе забирывает. И она не вольна... Судьбы-то не перескочишь...
Тебе, Марья Ильинична, помирать не время. У тебя детки по лавкам мал-малы, -
бормотал государь, не решаясь выступить из-за кисейной завесы, будто
хоронился за нею.
Вечер наплывал на Москву, и стрельчатые оконницы, взявшиеся морозным
инеем, уже темно посинели. Свет паникадила загустел, пряно запахло воском и
кровцою. Они вдруг замолчали, каждый думая будто и о своем, но мысли их
сплетались. Нет, не смерти страшилась царица, но разлуки с благоверным...
Тепа, ой тепа... Всяк тобою закусит да и выплюнет. Как без меня станешь?..
Грешна, ой грешна, богоданный, что отправляюсь не вем куда ранее тебя. До
какой страсти приневолят архангелы, в какое место прикуют Тамотки? и коли
взаболь не свидеться нам, вот и будет тот самый Страх, коего никакими медами
не усластить...
Нутряной жар вдруг устремился из брюшины в гортань, забил голову, но
зубы, плотно стиснутые, застучали в лихорадке, и неутолимый озноб скрутил