"Виктор Лихачев. Молитесь за меня" - читать интересную книгу автора

было сказать. Кисти рук в волдырях от комариных укусов, волосы в траве.
Делаю еще одну попытку уснуть. Последнюю. И вроде бы мне это удается. Но
если не везет, то не везет.
Через несколько минут меня разбудил какой-то странный лай. Шагах в
двадцати от моего ложа вижу крупного лиса, с остервенением лаявшего на
видневшуюся вдали деревню. Не знаю, что двигало им: то ли обида на людей,
то ли желание подразнить собак, а может быть, это был какой-то отвлекающий
маневр, но лис вытворял что-то невероятное. Он то бросался вперед, словно
боец в штыковую атаку, то кубарем скатывался обратно, не переставая
яростно лаять. В одно из таких отступлений он очутился прямо под моим
стогом. Меня зверь не видел, ветерок дул в мою сторону, и я мог спокойно
разглядеть его. Лис был крупный, с прекрасным хвостом. Никогда в жизни не
наблюдал в такой близи лисицу, если не считать двух смешных лисят в
тамбовской глухомани, встреченных мною в одном из странствий. Видимо. Мать
их ушла на охоту и не вернулась, и то ли голод, то ли любопытство вывело
их из норы. И они, впервые увидев человека, смешно таращили на меня свои
глазенки...
Но вскоре темпераментный лис меня утомил. О сне уже нечего было думать.
Пора собираться в дорогу. Во время секундной паузы в почти беспрерывном
лае спрашиваю: "А есть из-за чего расстраиваться, парень?" Мне показалось,
что "парня" хватил "кондратий". Он словно подавился собственным голосом,
как-то странно дернулся на всех четырех конечностях. Лишь после этого
посмотрел наверх.
Доли секунды глаза зверя смотрели в мои глаза. Я успел подумать о том,
какая это жалость, что мое людское племя и его, звериное, враждует друг с
другом. Понимали бы мы язык друг друга, глядишь, и поговорили по душам.
Лис за это мгновение пришел в себя, принял решение, и вскоре рыжая точка
исчезла в кустах на противоположном конце поля. Наверное, он прав. Ведь
это у меня шапка из лисы...
Искупался перед дорогой. Но особой бодрости это не придало. Первые
километры шел, с трудом передвигая ноги. Безумно хотелось спать. Деревни,
похожие, словно родные сестры, сменяли друг друга. Различны только
названия: Песковатое, Черногрязка, Беляево, Железница...
Но чем выше поднималось солнце, тем легче и веселее было идти. А когда
в Беляево, в одном живописном домике купил молока, яиц, творога и там же,
под говор хозяйки и под ленивый прищур кота все это съел - жизнь вообще
показалась прекрасной штукой. До этого два дня моей основной пищей был
геркулес, замоченный в воде и приправленный медом. Вещь в путешествиях
необходимая, много раз спасавшая меня в самые трудные минуты - особенно
если учесть пугающую пустоту магазинных прилавков - но несколько
однообразная. Поэтому парное молоко со свежим яйцом, а яйцо-то домашнее,
крупное, желток яркой желтизной своей не чета тому, что обитает в яйце,
купленном в магазине, наполняют меня чем-то божественным. А про творог и
говорить нечего. Ничего удивительного, что после такого завтрака я отшагал
еще с десяток километров, совершенно не ощущая усталости.
Обычное безмолвие дороги было нарушено, когда я входил в Железницу. Из
крайнего дома на всю деревню разносилась песня. Певец оплакивал любимую:
"Путана, путана, путана, ночная бабочка, ну кто же виноват?" Две старушки
сидели на скамье рядом с крылечком. Или им нравилась песня, или они знали,
что протест выражать бесполезно, но сидели они молча, без всякого