"Альберт Анатольевич Лиханов. Благие намерения (Повесть) " - читать интересную книгу автора

туловища, да и ладошки у него были уютно кругленькие, этакие пуховенькие
подушечки, и вообще весь он был уютненький, этот Аполлоша.
Когда я вошла к нему и у порога представилась, он округлился еще
больше в благостной, добродушной улыбке, покатился навстречу, взял мою
руку обеими подушечками и заявил:
- Надежда Георгиевна? Гм-гм... Это какого же Георгия? Победоносца? -
Я не знала, что сказать от растерянности, а он и не ждал ответа. -
Великолепно! - восклицал директор, не выпуская моей руки. - Надежда
Победоносная? Послушайте сами! Любовь Победоносная? Вполне вероятно! Вера
Победоносная? Возможно! Но Надежда! И Победоносная! Как необыкновенно! Вы
словесник! Вы должны слышать, о чем я говорю. У вас есть слух?
Выпалив эту тираду, оглушив ею меня, он отцепился от моей руки,
схватил листочек бумаги - направление на работу, подскочил к своему столу,
спрятал в ящик, щелкнул ключом и потер свои ладошки-оладышки, будто запер
в стол какую-то особую ценность или даже меня. Потом на мгновение
задумался и произнес совсем иным, каким-то усталым голосом:
- Нам надо бы серьезно поговорить, группа у вас особая, но выбора
нет, должность только одна и именно в этом классе, но, может быть, не
следует предвосхищать, а? Вы сами присмотритесь, и уж потом? Наговоримся
еще...
Слово "наговоримся" предполагает взаимную речь, диалог, но Аполлоша
предпочитал монологи.
Он постоянно приступал ко мне, точно форсировал реку или брал
крепость, этот Аполлон Аполлинарьевич, и первое время я терялась и
краснела, не понимая его замысла и не догадываясь, что таким манером
директор отвлекал меня от моих личных печалей и старался скорее, как это
говорится в науке, адаптировать меня в чужой школе и чужом городе.
Говоря честно, поначалу я даже стыдилась Аполлоши и норовила
куда-нибудь ускользнуть, но он настигал меня своими афронтами совершенно
неожиданно и, что особенно смущало, публично. Он мог схватить меня за руку
в коридоре и при учениках, которые тотчас окружали нас плотным кольцом,
начинал громогласно излагать новую мысль, ни на кого, кажется, не обращая
внимания.
- Я родился, дорогая Надежда Георгиевна, в доме учителей. И не просто
учителей. Естественников! - Очки при этом у него вскидывались на носу, а
пухленький указательный палец вздымался восклицательным знаком. - Отец и
мать были естественниками, бабка и дед по отцовской линии -
естественниками, бабка и дед по материнской линии - естественниками. Все
вместе мы могли бы составить целое педагогическое общество. Но вместе нас
не было. Нас рассеяло во времени. Представляете, Надежда Георгиевна, если
бы люди разных эпох могли хотя бы ненадолго собираться в одном времени и
обмениваться мнениями! Сколько открытий! Рылеев и Пушкин встречаются после
декабрьского восстания! Или Пастер, Павлов и ныне здравствующий Дубинин! И
рассуждают о наследственности, а? Вот ты, Юра, - неожиданно оборачивался
он к какому-то третьеклашке, - знаешь ли, почему ты черноволосый, хотя
твои родители блондины? - Юра от неожиданности распахивал рот и немел, а
Аполлон Аполлинарьевич крутил пуговицу на его пиджачке и объяснял: - Да
потому, что твой дедушка или прадедушка, бабушка или прабабушка
черноволосые.
- Она же никогда в школу не приходила! - поражался Юра. - Она в