"Альберт Анатольевич Лиханов. Детская библиотека " - читать интересную книгу автора

записался, и весь же класс хохотал, когда я - надо же! - не сказал, а
только предположил, что она графиня... Какая дикая несправедливость, и эта
несправедливость, придуманная мной, можно сказать, моя собственная
несправедливость мучила и терзала меня весь день, и больше всего на свете
я хотел избавиться от своей несправедливости, от своей вины.
- Ты ее внук? - начал я с самого главного.
- Все мы чьи-нибудь внуки, - ответил мне парень довольно сурово.
Что-то быстро менялось у него настроение.
- Ну, старушки! Из библиотеки?
Парень покосился на меня и ответил:
- Допустим!
И я, захлебываясь, путаясь, повторяясь и, пожалуй, теряя оттого
всякую убедительность, принялся объяснять этому внуку, как я записывался в
библиотеку, как дали книгу и как я был потрясен удивительным,
замечательным, неповторимым пальто его бабушки - таких не было ни у кого
во всем нашем городе, а бабушка - моя бабушка! - сказала, что раньше, то
есть до революции, так одевались только богатые барыни, вот я и подумал, а
вдруг старушка из библиотеки - бывшая графиня.
Я испугался: еще бы, парень, отвернувшись от меня, остановился и
начал тихо падать. Сперва он опустил голову, потом согнулся в животе,
наконец у него сломались коленки, и он рухнул на снег. Да еще и заикал.
Это уж потом, через минуту, я понял, что он так смеется. Поикав, он
захохотал. Валялся по снегу и ржал как помешанный. Будто какой-то с ним
приступ.
Испуг у меня, конечно, прошел, но валяться от смеха в снегу рядом с
этим парнем я не собирался. Что виноват, я понимаю, а хохотать у меня
особых причин нет.
Это длилось минут пять. Уже толпа собиралась: две девчонки, похоже
первоклассницы, шептались неподалеку. Какой-то красноносый дед с поднятым
воротником - еще не остановился, но уже замедлил шаг, качая головой,
бормотал что-то в сивые усы. А самое главное - из-за угла появилась наша
Анна Николаевна. Окинув нас зорким взглядом, она, конечно же, сразу узнала
меня, но бежать, скрываться теперь было бы самым пустым и к тому же
бесславным делом. Я топтался над парнем, который все еще хохотал, и умирал
от неловкости. Днем столкнул с парты Вовку, отсопел с ним вахту возле
печки, а теперь снова в каком-то дурацком положении. Не дай бог, еще
подумает, что в снег этого парня свалил я, доказывай потом, объясняйся!
- Эй, вставай, - позвал я внука библиотекарши, - училка идет!
Насчет училки я, конечно, опять загнул. Никто нашу Анну Николаевну
так не звал. И не только мы, ее ученики, а все, кто знал, что она
учительница, даже народ из других школ, потому что есть такие люди, к
которым никакие прозвища и обидные клички не пристают. Они просто выше
этих слов. Шагают себе, высоко подняв голову, и даже, если услышат дрянное
словцо, сказанное вслед, никогда его не заметят. И тогда у тех, кто такое
слово выговорить способен, сама по себе отпадает охота их вспоминать.
Зато других называли, я слыхал. Они останавливались, громко
возмущались и потом добивались, чтобы тому-то и тому-то записали в журнал
замечание и вызвали в школу родителей, а все равно не помогало.
Почему я назвал Анну Николаевну училкой? Хотел спасти свою шкуру -
вот причина. Хотел чистеньким быть, чтобы она снова про меня плохого не