"Альберт Анатольевич Лиханов. Детская библиотека " - читать интересную книгу автора

тебя просто обсмеют, ну и сам ты обхохочешься, если, например, тот же
Вовка такое брякнет. Но тут, в пушкинских стихах, нет никаких стыдных и
неловких слов, наоборот, эти слова делают человека торжественней, что ли,
возвышенней - вот как. Может быть, даже лучше.
- Вот! - воскликнул Вовка и, протянув руку ко мне, прочитал:

Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.

Молю святое провиденье,
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье!
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!

Разве мог бы Вовка взять да и ляпнуть мне этакое: "мой первый друг!"
А тут - сказал.
Это Пушкин Вовке помог, сказал Вовкиным голосом необыкновенные слова.


Я уснул, предварительно выяснив у мамы, что лобзания - это поцелуи,
но мой сон оказался продолжением жизни, будто я просто перешел с одной
стороны улицы на другую, вот и все, и слова мне слышались те же, точно я
повторял еще раз стихи, которые мы прочитали, как бы соревнуясь друг с
другом.
"На звонкое дно, В густое вино Заветные кольца бросайте!" - слышал я,
и, как эхо, отзывалось вокруг: дно! вино!
А потом выплывали новые слова, тоже совершенно замечательные: "Душа
тобой уязвлена!" Это надо же! Уязвлена!
"В крови горит огонь желаний!", "Что смолкнул веселия глас!"
Мы идем с Вовкой по улице, неподалеку от библиотеки, перебрасываемся,
словно цветными мячами, этими прекрасными выражениями и только
торжественно улыбаемся друг другу, но не смеемся - смеяться нельзя, это
грех, бесстыдство, над такими словами невозможно смеяться, им можно лишь
приветливо улыбаться, как цветам, как уважаемым старшим друзьям, и тут я
чувствую чей-то взгляд.
Мне не по себе.
Кто-то глядит на меня, очень пристально смотрит, а я, как пришитый к
Вовке, не могу отвернуться от него, талдычу: "Да голос мой душе твоей
дарует то же утешенье!" Вот так-то, мой первый друг, мой друг бесценный!
Но Вовкины глаза округляются, будто фары газогенераторки, он глядит
куда-то за мою спину, и я наконец с трудом останавливаюсь и поворачиваю
голову.
Боже! Скрестив руки, у стены стоит Пушкин в одном фраке, и на голове
ничего нет. А на улице же зима, подвывает ветер, снежная крупа сыплется в
кудрявые волосы.
Мы с Вовкой замираем, у меня нет сил даже спросить Александра