"Альберт Лиханов. Собрание сочинений в 4-х томах Том 3" - читать интересную книгу автора

Облокотился он тогда, помнится, о дверцу, подумал, подумал и
согласился, забыв о пиве. Про Кланьку все соображал, к чему, считал, домой
торопиться, если ты там постылый, ненужный, чужой.
Завел машину, выехал, а у самой станции выскочил под колесо ребятенок,
вихрастый такой, белобрысый, на Шурика смахивал. Рульнул тогда Николай
резко, но не рассчитал, улица узка была, наехал на человека. Пожилой был
мужчина, в парусиновых штанах, с потрепанным портфельчиком, много лет,
видать, носил.
Николай ручной тормоз выжал, на руль голову склонил и ничего больше не
видел. Как "скорая" мужчину того увезла, как толпа собралась, как милиция
приехала. Мальчонка сгинул, словно в тартарары провалился, ладно еще нашлись
двое прохожих, дали показания, что рулил он для спасения ребенка, а то бы
еще хуже было.
Да уж куда хуже, мужчина с портфельчиком в больнице помер, портфельчик
этот и парусиновые неновые штаны до сих пор ему видятся, - а милиция
признала, что шофер был выпивши, - провели обследование и бутылку под
сиденьем нашли.
Про суд Николай вспомнить ничего толком не мог, понял только, что
помогли ему те двое прохожих, да еще хорошо помнил Кланьку: она, сидя в
зале, ревела как корова и казала ему кулак.
Но и это мог утишить Николай Симонов, мог спрятать, забыть, - то же,
что случилось дальше, забывать было бы позором.
В заключении работал как дьявол, пять лет ему скостили до трех, а то,
что Кланька наделала, скостить никто не мог.
Сперва он писал ей краткие, кургузые, нескладные письма, и она
отвечала - костерила его, корила, что подвел, оставил одну, - но отвечала.
Потом письма ее стали приходить реже, а затем, как раз к Новому году, в
подарочек - ничего себе, - пришло враз два конверта: одно от нее,
обыкновенное, как всегда, второе от каких-то добрых людей, неподписанное, и
в этом втором сообщалось сердечно, что Кланька - потаскуха, связалась с
мастером такого-то завода, моложе даже ее, а у него жена и дети.
Николай поверил письму этому, поверил сразу, без сомнений и скидок на
то, что оно неподписанное, и затрясся плечами - первый раз заплакал во
взрослом возрасте.
Мужики, жившие с ним, - а разный, надо сказать, был народец, умолкли,
подставили стакан денатурата, добытый каким-то хитрым образом, но пить
Николай не стал, потому как понимал - такое не запьешь, не успокоишь.
Кланька продолжала писать, он складывал ее письма в мешок, но она
настигала своими письмами, видно поняв, что он все знает, настигала через
милицию, что ли? - и здесь, в тайге, в партии, куда он устроился, уйдя от
тех парней из общежития.
Тут, в группе, никто не досаждал ему с разговорами, никто не боялся
его, бывшего заключенного, ребята видели в нем другое - выносливость,
старание, безотказность, и он среди них отошел, отогрелся.
Лежа у костра, успокоив работой и плотной едой утреннюю тяжесть,
Николай думал о том, что теперь уже не боится людей, не боится, как
посмотрят они на него, что спросят. В конце концов, Кланька еще не пуп
земли, не последняя инстанция, есть вон и Нюрка-буфетчица, здешняя баба,
вдова.
И только мысль о Шурике, белобрысом Александре Николаевиче, саднила