"Эдуард Лимонов. Стена плача" - читать интересную книгу автора

охотничьего ружья. Да мне и не нужно было охотничье ружье, и нож мне был не
нужен, у меня было два ножа... Я бы приобрел митральез "узи", если бы имел
возможность. И кое-что еще... Я не фантазировал, стоя у витрины, я всегда
решительно пресекал свои фантазии в зародышевом их состоянии... Дальше
обладания "узи" мои фантазии не разу не забрались. В детстве сына обер-
лейтенанта (такое звание, я с удовольствием обнаружил, оказалось, было у
моего папы в переводе на немецкий. Я прочел в своей биографии, в каталоге
немецкого издательства "Р..", что я сын обер-лейтенанта) меня окружало
оружие. Пистолет ТТ, позже отца вооружили пистолетом Макарова, автомат и
пулемет Калашникова, я на них даже внимания не обращал! В одиннадцать лет я
гонял по улицам с бельгийским "браунингом" - сосед майор арендовал мне его
на день, вынимая патроны. Когда однажды, я помню, мама Рая не возвратилась
домой к десяти вечера, задержалась в очереди (за мебелью!), отец сунул в
карман пистолет, и мы отправились в темноту Салтовского поселка искать
маму. Двое мужчин. Только в детстве, в той стороне на востоке, я немного
принадлежал к власти через обер-лейтенанта папу Вениамина и его пистолет
системы Макарова, девятимиллиметровая пуля с великолепной убойной силой
плясала в кармане папиных галифе при ходьбе, и не одна, но в хорошей и
многочисленной компании. Мы шли по Материалистической улице, в темноте, два-
три фонаря, и под каждым топтались большие зловещие дяди. Но мы не боялись
их, с нами была машинка...
Ветер врезал мне в ухо горстью пыли, и я вернулся с Салтовского поселка
на рю де Лион. Рядом стоял сутулый арабский дядька с большим, покрасневшим
от холода носом, в потрепанной шапке из цигейки. И неотрывно глядел на
отливающую матовой синевой жилистость карабина. Взгляд у него был грустный.
Мы коротко переглянулись, без улыбки, но с симпатией, никто ничего не
сказал, и я отошел ко второй витрине, целомудренно оставив его наедине с
карабином. Так оставляют друга наедине с любимой девушкой.
Стоя потом в этой блядской очереди, еще даже не был открыт магазин,
затылок к затылку (сейчас все это бесстыдство организовано лучше, тогда же,
в панике, боясь западни со стороны новых властей, социалистов, "этранжерс"
приходил едва не с рассветом, нервничали, ждали, бегали пить и отлить,
доверяя свои имена соседям, топали ногами под дождем и снежной крупой), я
старался думать об оружии, а не о фликах. Если не об оружии, то на военные
всегда темы! Так я развлекался тем, что представлял соседей по очереди в
виде солдат моего взвода, батальона, и пытался определить на взгляд, из
какого типа получится какой же солдат. Некоторые из них решительно ни к
черту не годились, недисциплинированных, их придется расстрелять за
дезертирство после первого же боя, другие, напротив, обещали стать
отличными храбрыми солдатами. Я вовсе не воображал себя полководцем, всего
лишь офицером, может быть, обер-лейтенантом, как мой отец. Обер-лейтенанта,
я был уверен, я был достоин. Почему? Потому что в воинской профессии, как и
в мирных, ценится спокойствие, уверенность в себе, педантичность и
неистерическое поведение. "Ребята меня уважали во всех странах, в которых
мне привелось жить... Ребята разных социальных классов и разных степеней
развития, почему же вдруг окажусь я негодным к командованию людьми с
оружием? - думал я. - Я не терялся при пожарах (два раза), в морских
несчастьях (тоже два) не дергался..." Я вспомнил, как некто Эл, старый нью-
йоркский адвокат, сказал мне как-то во время приема в доме моего босса-
мультимиллионера: " Ты напоминаешь мне, Эдвард, гуд олд бойз моего