"Мэган Линдхольм. Заклинательницы ветров (Заклинательницы ветров-2) " - читать интересную книгу автора

предоставить мне свою упряжку, если я сумею уверить тебя в ее безопасности.
Или, может быть, скудость Общего языка некоторым образом извратила мысли,
которые ты облекал в слова?
- Предположим, ты понял меня верно, - уклончиво ответил т'черья. - И
если бы я в самом деле собрался предоставить тебе на некоторый срок этих
несравненных скилий... скорее, друзей, нежели рабочих животных... что
послужило бы залогом их безопасности на то время, что они пробудут с тобой?
Вандиен снова звякнул содержимым тощего кошелька:
- И правда, что?.. Когда я вернусь, твои тревоги будут оплачены
деньгами, но сейчас речь не о них. Какой-нибудь грубый невежда начал бы
предлагать тебе деньги прямо сейчас, не понимая, что звон монет отнюдь не
всегда равноценен добрым намерениям. Я же полагаю, что наша с тобой сделка
заслуживает чего-то особенного, личного. Можно даже назвать это
заложничеством... - Вандиен помедлил, возведя глаза к небу. Постояв так и
помолчав некоторое время, он якобы с неохотой засунул кристалл в складки
своего пояса. Мандибулы т'черья еле слышно застрекотали, но Вандиен
притворился, будто не слышал. Крепко сжав губы и придав своему лицу
отрешенное выражение, он принялся стаскивать с левой руки перстенек.
Перстенек медленно сдвинулся, открыв полоску незагорелой кожи. С тяжелым
вздохом Вандиен протянул его т'черья.
Глазные стебельки ненадолго склонились над перстнем. Тот ничего
особенного собой не представлял: квадратная вставочка из черного камня не
сверкала, лишь тускло поблескивала гранями, металл же был простым серебром.
Вандиен взвесил его на ладони:
- Вот, возьми... Давно, очень давно не снимал я его со своей левой
руки. Но если тебе нужно свидетельство моего благородства - вот, прими...
Он перешел ко мне от бабушки отца моей матери... - Он вновь помолчал и
вздохнул поглубже, словно бы для того, чтобы очистить голос от горестной
хрипотцы: - Немногое, увы, слишком немногое напоминает теперь о тех высотах
знатности и богатства, с которых выпало низвергнуться моему роду... Лишь
этот перстень я сохранил как символ славного прошлого, которое я намерен,
не жалея сил, возродить к жизни. Ничто и ни при каких обстоятельствах не
заставит меня расстаться навсегда с этим перстнем! Нет, никогда!.. Либо я
верну тебе твоих скилий в целости и добром здравии, либо погибну...
Его ладонь сжалась в кулак, судорожно стискивая перстень. Жилы и
мускулы вздулись, обрисовавшись под кожей. Он сморгнул, якобы пряча
непрошеную скупую слезу. И с угрюмой решимостью протянул перстень
Паутинному Панцирю на ладони. Было видно, как дрожала его рука.
- Верни свой перстень на его законное место, - проговорил т'черья. -
Мой народ не носит на панцирях металлических украшений, но мы знаем, сколь
высоко цените их вы, люди. Я не могу заставить тебя расстаться с предметом,
столь для тебя драгоценным, ради простой сделки, заключаемой на торжище,
где властвует корысть...
Вандиен не спешил убирать протянутую руку:
- И все-таки я непременно должен нанять твою упряжку. Я убежден, что
они, и только они способны выполнить задуманную мною работу. Прошу тебя!
Длящийся разговор лишь усиливает мое беспокойство и муку...
Т'черья громко застучал жвалами. Вандиен стиснул челюсти и отвел
глаза. Он намеренно употребил выражение "беспокойство и мука", отлично
зная, что именно этими словами обычно переводили т'черийское выражение,