"Виль Липатов. Дом на берегу" - читать интересную книгу автора

приходила из Яи жена Артемия Семеновича с одним или с двумя внуками. Она
была моложе мужа лет на десять - пятнадцать, и была еще ох как хороша! - с
громадными черными "хохлацкими" бровями, в украинской одежде: радужной
раскраски фартук, белая вышитая кофта, яркий полушалок. Мария Николаевна
лебедем вплывала на утоптанный пятачок земли возле избушки, весело и
добродушно поздоровавшись с нами, вешала полушалок на колышек - и начиналось
такое, что вызывало у меня черную зависть и восхищение: работа так и кипела
в руках Марии Николаевны. Вот она, казалось, еще только начала чистить рыбу,
а рыба уже аппетитно шкворчит на сковородке; вот она еще только спешит за
веником, а уже в избушке чистота; вот, казалось, еще только младший внук
Витька сорвался с обрыва, а уже Мария Николаевна хлещет его рукой по тугому
заду. А как солидны были внуки старого бакенщика! Витька, этот мужичок с
ноготок, когда начинали есть уху, расчетливо подставлял под ложку кусочек
хлеба, значительно прищуривался и говорил баском: "Вечно в ухе перцу мало!
Говоришь им, говоришь, а толку нету".
Светило солнце, облако, похожее на льдинку, висело над зеленой Обью,
над головой млели в истоме загнутые саблями листья старой ивы, покой,
первозданность, тишина, в которой слышно, как бьется собственное сердце, как
радостно струится кровь в розовых от солнца пальцах. А вечером, когда мир
делался маленьким и уютным, и мне наутро предстояло уезжать, сами по себе
приходили на ум строчки, заканчивающие пушкинскую поэму "Руслан и Людмила":

Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек,
И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений.

...Одним словом, я написал рассказ о бакенщике Артемии Семеновиче,
вернее, набросал на машинке черновик, который требовал вторичной переписки
на той же машинке. Увы! Не помню уж, по каким причинам, но рассказ так и
остался в первом, отвратительном машинописном материале, а журналистская
судьба забросила меня снова в деревню Яю.
Я подсчитал, что не был в Яе три года и два месяца. Сормовский теплоход
на подводных крыльях за добрый километр от деревни начал опускаться на
выпуклое брюшко, чтобы на огромной скорости не врезаться в крутой берег.
Присев на днище, стремительный, похожий на ракету теплоход превратился в
некоторое подобие большого катера прежних времен и в таком смиренном виде
прилип к темному дереву двухэтажного дебаркадера, которому, ей-богу, на мой
взгляд, нечего было делать возле яйского берега. Какого черта, на самом
деле, поставили здесь дебаркадер, если на него с теплохода вместе со мной
сошли только три человека, и... я прикусил губу от неожиданности, так как по
второму, заднему трапу перебиралось на дебаркадер человек двадцать-тридцать,
а за памятной мне ивой стоял средних размеров автобус.
Я к автобусу не пошел. Я стоял неподвижно на том месте, где когда-то
была избушка бакенщика, а теперь высился небольшой курганчик, заросший
густой травой. Автобус, призывно погудев специально для меня, наконец ушел.
Сормовский теплоход, по-орлиному медленно приподнявшись на подводные крылья,
улетел за излучину реки, а я все стоял неподвижно: "Артемий Семенович,
Артемий Семенович, дорогой, где ты? Понятно, что электрические бакены
зажигаются и гаснут автоматически, сормовские теплоходы ни черта не боятся,