"Виль Липатов. Наших душ золотые россыпи" - читать интересную книгу автора

проглядеть в нем то, что когда-то проглядел в Петре Ильиче, терзает меня. И
я стараюсь увидеть в людях то, что увидел в Петре Ильиче, и изумляюсь тому,
что заложено в их душах. И когда я нахожу это, чувство открытия делает
по-настоящему радостным.
Рядом с домом, в котором я живу, строится еще один дом. С раннего утра
до вечера шипят штукатурные струи, гремит металл, сочно посапывает рубанок,
снимая с дерева пахучую стружку. Изо дня в день я вижу в окно деловитую
суету стройки, слышу шум подъезжающих машин, привык к этому, пригляделся и
порой не обращаю внимания. Я знаю некоторых парней-десятиклассников, которые
работают во дворе. В комбинезонах, в клетчатых рубашках, они ловки, сильны,
веселы.
Один из них, Геннадий, хорошо знаком мне и порой смешит тем, что во
время обеденного перерыва играет в футбол с ребятишками, которые, как и в
каждом дворе, у нас от зари до заката гоняют мяч. Геннадий играет с ними
старательно, серьезно, словно порох выдумывает. Женщины показывают на него
пальцами, хохочут над ним без насмешки - такой он юный, непосредственный,
какой-то уютный. Он не обращает внимания на их смех, хохочет сам:
- Угловой! Угловой! Ха-ха!
Обычно, в будни, мы с ним здороваемся, перекидываемся парой словечек о
погоде, говорим о пустяках. Но сегодня я решительно поднимаюсь от стола,
выхожу на двор, перепрыгивая через доски и ящики с цементом, иду на стройку.
Озабоченный прораб бежит мне навстречу, что-то кричит, но я иду, не обращая
внимания на то, что я здесь посторонний. "Не надо, товарищ прораб! - думаю
я. - Сегодня нет посторонних!"
- Здорово, Гена!
- Здорово! Садись на доски!
Я сажусь на доски, достаю пачку папирос, но Гена делает страшные глаза,
показывая на прораба, шепчет: "Курить запрещено!" Вот еще беда! Закурив, нам
стало бы легче разговаривать, папиросы связали бы нас дымком откровенности,
душевности, но делать нечего - прораб ходит рядом и косится на меня - и я
прямо спрашиваю своего молодого приятеля:
- Гена, тебе нравится жить?
Я так откровенно спрашиваю потому, что знаю парня, видел, как он играет
с ребятишками в футбол, слышал, что он работает легко, охотно, много. И он
не поражается торжественности, философичности моего вопроса, он просто и
искренне отвечает, видимо, поняв мое настроение:
- Да! Мне нравится жить! Мне хорошо строить дом, сидеть на самой
верхушке, выше всех, и глядеть вниз.
- А дальше что, Гена? Что ты думаешь о будущем?
- Работать, учиться. Вопрос ясный!
- Станешь инженером?
- Стать бы человеком, а инженером станем! - говорит он, вероятно, не
раз отвечая так на подобный вопрос и таким тоном, как о деле давно решенном,
понятном, прочувствованном. - Ну, ладно, мне надо работать!
Ему действительно надо работать. А мне? Мне - тоже! Я поднимаюсь, иду
сквозь шум стройки, гляжу на мир, мне светит неяркое солнце, мне навстречу
идет бульдозер, разравнивающий землю двора. Могучий, рокочущий, неистовый. Я
прихожу домой, сажусь за машинку, но долго, очень долго еще не могу писать,
думая о Гене. Вот тебе и футбол с ребятишками, вот тебе и девичий румянец на
щеках, и пушок на верхней губе, еще ни разу не бритый. Ни разу!