"Виль Липатов. Смерть Егора Сузуна" - читать интересную книгу автора

стоял начальник комбината Афонин, а мудрый человек почти семидесятилетнего
возраста.
- Понимаю тебя, Василий... Горжусь, что не падаешь духом...
- Спасибо! Не так, конечно, кончу жизнь, как мечталось, но хочу умереть
все-таки большевиком.
Василий Васильевич берет со столика кипу бумаг, кладет на колени,
ласково и задумчиво проводит по ней ладонью; он снова закрывает глаза, но
говорит твердо:
- Пишу книжонку о сборном железобетоне. Думаю, что и в наших условиях
дом можно ставить за трое суток... Есть кое-какие мысли, много наблюдений...
Егор Ильич вдруг понимает, что должен молчать. Ну вот ни слова
одобрения нельзя произносить сейчас, так как любое слово будет фальшиво.
Сдержав горячую волну радости и счастья за Василия, Егор Ильич еще с большей
силой чувствует себя так, словно он по-прежнему управляющий трестом и
находится в одном служебном кабинете со своим другом - главным инженером.
- Что у тебя новенького? Каково бегаешь? - спрашивает Василий
Васильевич, кладя на стол бумаги. Он все понял, все оценил - и молчание
Егора Ильича, и перемену в его позе, и выражение лица. И заданный вопрос -
это ласковая и признательная плата за чуткость. - Все воюешь с Лоркой
Пшеницыным?
Егор Ильич отвечает не сразу. Он бы ответил немедленно, если бы
оставался тем человеком, которого сегодня видели на стройке прораб Власов и
Лорка Пшеницын. Но теперь Егор Ильич чувствует себя прежним руководителем
большого дела и потому чуточку медлит перед тем, как ответить.
- Я ведь тоже не тот, - наконец говорит Егор Ильич. - Ты бы меня,
Василий, не узнал!
Сказав это, он снисходительно по отношению к самому себе улыбается. Да,
если бы Василий увидел его на стройке, разве бы узнал он в том легковатом
человеке Егора Сузуна? Нет, не узнал бы! Показалось бы Василию, что другой
человек ходит меж горами щебня и обломками дерева.
- Я теперь на уровне прорабишки! - без улыбки продолжает Егор Ильич. -
Выбиваю для стройки раствор, таскаюсь по начальству, изворачиваюсь как уж...
Плохо это и в то же время очень хорошо, Василий... Плохо потому, что еще
способен на большее, хорошо потому, что чувствую, как возвращается
молодость. Сознайся, что самое лучшее время в нашей жизни было тогда, когда
мы были безусыми прорабишками. Своими руками дома строили... На уровне
прораба нахожусь еще и потому, что не хочу пользоваться своим бывшим
положением, хотя, знаешь, невольно... Ну, понимаешь!
- Понимаю! - задумчиво отвечает Василий Васильевич. - Интересно бы на
тебя взглянуть со стороны...
- Смешно, наверное... Похожу на разжалованного в прорабы управляющего!
А что делать? Не могу же я мешать молодежи, хватаясь за начальничье
кресло... Ягодкин не хуже меня ведет трест, а может быть, и лучше... А я
все-таки болен...
Они надолго замолкают. Гудят в ветвях шмели, не слышно шума большого
города, пестрые тени качаются на пестрой песчаной дорожке. Закрыв глаза,
Василий Васильевич покойно лежит в качалке, кажется, что он дремлет, но это
не так - он сейчас мысленным взором видит Егора Ильича на стройке, отчетливо
представляет все то, что происходит в душе друга. Проходит, наверное, минут
пять, и Василий Васильевич открывает глаза, улыбка трогает его резко