"Дмитрий Липскеров. Осени не будет никогда" - читать интересную книгу автора

приглядом общественности, так как в свои шестнадцать с половиной лет он
выглядел на все девятнадцать, а родительского наследства должно было хватить
ему на полжизни. Через полгода Вове выдали десять тысяч в валютных чеках,
которые мать заработала на гастролях советского цирка в Голландии, три
сберкнижки с шестизначными вкладами и оставили в покое.
Богема более не появлялась в его доме. Он был этому чрезвычайно рад и
на редкие звонки знаменитостей отвечал, что все умерли, а у него все хорошо.
Он несильно попивал водочку, но много писал. Теперь уже не на подоконнике
сидя, а в комнате, которую оборудовал по последнему слову художнической и
электронной техники. У него даже имелся кофейный автомат, готовивший горячий
эспрессо для маленьких чашек. Денег было, действительно, много, но он не
знал, на что их тратить, кроме как на фарцовые джинсы, на всякий диковинный
алкоголь из "Березки" с экзотическими закусками, и на заграничные
инструменты, необходимые для работы художника. Попивал потихонечку после
школы и писал. То, что заканчивал, ставил к стене, так что к приходу
географички Милы, которую обязали присматривать за Рыбаковым, картины стояли
вдоль всех стен в три ряда.
Мила в первый раз шла к Вове Рыбакову и думала, что юноша наверняка
голоден, а потому, купив в гастрономе шесть "полтавских" котлет, двести
граммов колбасы "докторской", свежий батон и коробочку грузинского чая,
нажимала на кнопку дверного звонка с небольшим чувством гордости за
совершаемый добрый поступок.
Уже через несколько минут ей пришлось испытать конфуз в полной мере, в
какой это возможно. Со своей снедью она выглядела в квартире Рыбакова, как
нищенка, набравшая отходов из помойки. В жизни премилая пышечка, она теперь
еще больше пылала щечками, совершенно соответствуя своему имени.
- Проходите, Мила Владис...
- Просто Мила, - зачем-то предложила она, почувствовав запах зернового
кофе "Арабика", и добавила: - Естественно, не в школе...
Он помог ей раздеться и провел в комнату, в которой жил.
От созерцания роскоши Мила совсем разомлела, сидела, почти полностью
погруженная в мягкое кресло, слушала с новой фирменной вертушки новую группу
"Битлз" и совершенно ни о чем не думала. Ей было хорошо, а в жизни так мало
хорошего, что не стоит в этот редкостный момент о чем-то думать.
Потом она пила миндальный ликер "Амаретто", закусывая его сервелатом и
солененькими орешками, пьянела от окружающего ее локального пространства и
смотрела в глаза Вовы Рыбакова, которые также открыто смотрели в ее наивные
очи.
- Давайте, я вас нарисую, Мила, - неожиданно предложил Вова.
- А ты умеешь? - задала глупый вопрос Мила и, не дожидаясь ответа,
скосившись на картины вдоль стен, согласилась: - Нарисуй...
Он вышел на кухню, где выпил две стопки водки, а она пока поправляла
кофточку и юбочку из крепдешина, за чем Вова ее и застал.
- Не надо, - попросил он.
- Чего не надо? - не поняла Мила и широко улыбнулась, очень
соблазнительная сейчас от выпитого "Амаретто".
- Я вас буду рисовать голой.
Она хотела было возмутиться, тотчас оставить эту буржуазную квартиру,
хлопнув дверью на прощание, но вдруг подумала: почему бы и нет, он -
художник, а ее еще никто не рисовал. А, будь что будет!..