"Дмитрий Липскеров. Ожидание Соломеи" - читать интересную книгу авторародился, и, как выяснилось, совершено здоровым, если не считать отсутствия
волос на голове и теле. Откуда окружающие взяли то, что он скоро должен был умереть, мне до сих пор непонятно. Миома был не только здоровым человеком, и очень сильным физически. Впоследствии я наблюдал, как он без труда приподнимал с кровати свою заболевшую мать, пересаживал ее в кресло, а вечером переносил обратно на кровать. Редкий мужчина мог такое проделать, так как восьмидесятидвухлетняя старуха весила за двести килограммов. А Миоме было тогда всего пятнадцать с небольшим лет. Миома никогда не применял свою силу по отношению к другим. Наоборот, он казался слабым и всячески это подчеркивал - сутулился, делал вид, что страдает одышкой, а на уроках физкультуры не мог подтянуться и одного раза. Своего отца он почти не знал. Тот умер, когда ребенку исполнилось три года, а до того не жаловал отпрыска своим вниманием, считая его неполноценным ребенком. Когда Миому принесли из роддома и положили в постель, отец подошел к ней, посмотрел на своего глазеющего сына, и ему вдруг показалось, что, коснись он металлических частей кровати, тело непременно сотрясет разрядом тока. К тому же желтоватая кожа ребенка вызывала в нем чисто физиологическое отвращение и напоминала кожу мертвеца. - Это не ребенок, - говорил он жене. - Это животина какая-то. Все в Миоме раздражало его. Заставая жену за кормлением младенца, видя, как он ненасытно ест молоко, отец чувствовал, как к горлу подступает тошнота и вся плоть восстает против такой картины: желтушный ребенок жадно сосет грудь семидесятилетней старухи. Тогда он уходил в другую комнату и задумывался над тем, что, может, посланное ему на склоне лет безобразное молитвы, часами твердя их в пустой угол, прося у Бога как-нибудь разрешить ситуацию, взяв хотя бы радиоактивное чадо к себе. Потом, испробовав молитвы, он начал пить, и его шарахнул обширный инфаркт. Врачи с трудом поставили отца на ноги, но, придя из больницы и увидев сидящего на горшке Миому, он снова запил, вспоминая в редкие минуты просветления всю прожитую жизнь. До рождения Миомы он искренне верил в то, что жизнь прошла, как надо, так, как всякому можно пожелать, а то, что у них с женой не было детей, то уж что здесь попишешь... А сейчас, с появлением Миомы, все как-то пошло нехорошо, вроде как бы зачеркивая предыдущие годы... И он снова начинал пить, все запойней, так, чтобы наверняка убить сознание... В день своего семидесятилетия, после второй рюмки водки, он почувствовал, что в ухо ему засунули саблю, в глазах помутилось, схватившись за голову, он попытался было встать со стула, но не смог, безголосо звал жену, но неслушавшийся язык вывалился изо рта, затем он стал глохнуть, и его на "скорой помощи" доставили в больницу с сильнейшим кровоизлиянием в мозг. За минуту до смерти он вспомнил картавого мальчишку, клянчившего просвирки, представил себя летящим в аэроплане, в последней мечте обнял жену и в том же аэроплане улетел на небеса. Самое поразительное в Миоме было то, как он относился к своей матери. Оба молчащие, они без труда находили общий язык, по взгляду и по жесту понимая друг друга, как влюбленные. Миома часами мог сидеть рядом с матерью и, уставившись ей в глаза, гладить ее руки - полные, с массивными золотыми кольцами на таких же массивных пальцах. По утрам он обычно расчесывал ее |
|
|