"Михаил Литов. Кто как смог " - читать интересную книгу автора

озабоченному неказистостью и некоторой даже изнуренностью этого человека
показался бы уже и лишним, а именно вопросом, существует ли Бог. Поэтому
когда встречный начинал выражать тревогу по поводу состояния его здоровья и
путано рассуждать, что вот и с именем у Севера неразбериха, поскольку,
может быть, это и не имя, а только прозвище, а тут еще, судя по всему, т.
е. прежде всего по его виду, одолевают всякие недомогания или житейские
передряги, - когда это начинало происходить, Север делал протестующие жесты
и уверял, что у него все в порядке, никаких недомоганий и передряг, и ему
вообще весело, и на свете хорошо живется таким, как он. А изнеможение, оно
у него благообразно, не правда ли?
- Правда, - отвечал человек с изумлением открытия и после уже
уважительно любовался Севером.
Но, избавившись от докучливого собеседника, Север плевался ему
вслед, чертыхался, понимая, что в разговоре о его муках ничего не
выразилось, а ведь выразить как раз есть что. Он мрачнел, погружался в
дикую, тупую задумчивость и продолжал путь теперь уже в скверном настроении
или даже вовсе поворачивал назад, думая только лишь поскорее забиться в
свою щель и наконец вполне уяснить свое положение.
Он еще не сообразил о Боге, не помышлял о церковной службе, о
молитве и только со стороны, с заинтересованностью истинного художника,
рассматривал монастырские башни и ненатужные узоры храмов, а уже, однако,
втянулся в муку сознания своего земного ничтожества и, словно обитая
мелочью, мелкой изворотливой гнидой в прахе, неистово искал, где бы и как
покаяться в своих бесчисленных грехах, в подлых бесовских мечтаниях. В его
голове совершался разнузданный хоровод, натуральная свистопляска, и не
мудрено, что после того от всякой, от первой попавшейся думы о себе он
впадал в невыносимое уныние. Он хотел веры, а не напитывался ею, он думал о
смерти с каким-то странным страхом, воображая, что ж это станется, если его
самого больше не будет, и в то же время ничто так его не раздирало, как
желание поскорее свести концы с концами, а концы спрятать в воду, в некие
воды небытия. Однажды Север вошел в монастырь, на который каждое утро как
бы с особой задумкой взглядывал из окна своего дома, а затем прогулялся до
реки, к знаменитой церковке, которая там стоит с незапамятных времен и в
которой будто бы велась долго летопись. Река у церквушки сливалась с еще
одной рекой, уже в стороне, у подножия же храма теснилась какая-то обширная
лужица, и ее одни называли прудом, а другие прежним руслом реки, т.е.
старицей. Но храм строили именно на берегу, и только потом река отогнулась
в сторону. Случилось это, разумеется, задолго до всякого Севера. В этой
прогулке началось что-то необыкновенное.
Север, крякая, поднимал крепко стиснутый кулак на уровень груди,
напротив сердца, и смутно бормотал: Бог знает чем уязвлено оно! Может быть,
прошлым, отягощенным неисправленными грехами, а может, возможностью
какого-то дивного света в будущем, которое провидение еще и приберегает для
него. Луг, отделяющий церквушку, малую снаружи, да просторную, вытянутую к
самым небесам внутри, от монастыря, не без горделивости, кажется, называли
заповедным, и хотя много подобных устроенных доброй природой местечек
повидал на свете Север Глаголев, все же, все же, когда он шел этим лугом,
сначала к церкви, потом назад, к монастырю, эта обширная и светлая
местность вдруг подарила ему ощущение небывалости, незаменимости. Конечно,
это было вообще необыкновенно, что он, возвращаясь и глядя вперед, видел