"Дэвид Лодж. Академический обмен (Повесть о двух кампусах) " - читать интересную книгу автора

другой не мог от страха даже глянуть в окно, а также оттого, что самолеты
были друг от друга далеки и не видны невооруженным глазом, пересечение их
путей в самой неподвижной точке медленно вращающейся планеты прошло
незамеченным для всех - кроме, конечно, повествователя этой, так сказать,
дуплексной хроники.
Хитрое словцо "дуплексный" на языке связистов означает "двусторонний"
и применяется по отношению к системам, в которых сообщения посылаются
одновременно в противоположных направлениях. Если поднапрячься, можно
представить себе, что каждый из профессоров английской литературы (кстати,
им обоим по сорок лет) соединен с родной землей, рабочим местом и домашним
очагом безмерно растяжимой пуповиной, сплетенной из переживаний, ценностей
и социальных установок, и эта пуповина тянется до бесконечности и не рвется
даже тогда, когда профессор летит по воздуху со скоростью тысяча километров
в час. Теперь вообразим, что, пролетая над полярной шапкой, пилоты обоих
"Боингов", вопреки инструкциям и техническим возможностям, начинают
заниматься веселой акробатикой: летят крест-накрест, заходят в пике,
взмывают вверх, закладывают петли - ни дать ни взять спаривающиеся стрижи -
и, безнадежно запутав пуповины, чинно продолжают свой путь по заданному
маршруту. Так вот что получается: когда профессора, приземлившись в
положенном месте, принимаются задело или пускаются в развлечения, любой
сигнал, посланный одним из них в края родные, немедленно почувствует
другой. Сигнал вернется к отправителю, слегка преобразованный реакцией
партнера, и даже может залететь в чужой канал, берущий, кстати, свое начало
тут же, рядом. И вот уже система пуповин звенит и вибрирует от колебаний,
бегущих в разные концы между двумя профессорами. Поэтому неудивительно,
что, поменявшись на полгода местами, они вмешаются один в судьбу другого и
отразят, как в зеркале, чужой житейский опыт - при всех различиях в
культурах и в характерах, а также в том, как отнеслись они ко всему этому
мероприятию.
С высоты нашего привилегированного положения (а место повествователя
будет повыше любого из самолетов) одно из таких различий видно сразу. О
том, что летящий на запад Филипп Лоу не привык к воздушным путешествиям,
двух мнений быть не может - достаточно взглянуть на его напряженную позу и
на то, как суетливо благодарит он стюардессу, предложившую ему стакан
апельсинового сока. А вот развалившийся в кресле устремленного на восток
авиалайнера Моррис Цапп, который хмуро уставился в свой бурбон с тающей в
нем льдинкой и жует погашенную (по настоятельной просьбе стюардессы)
сигару, - этот воспринимает дальний перелет как дело привычное и
утомительное.

Вообще-то Филиппу Лоу раньше летать приходилось. Но столь редко и с
такими перерывами, что всякий раз это событие наносит ему травму - потоки
страха и спокойствия волнами накатывают на него и доводят до изнеможения
всю его натуру. Будучи на земле и собираясь в путь, он радостно
предчувствует полет - вот он взмывает ввысь в голубые эмпиреи, устроившись,
как в люльке, в самолете, который так естественно парит, как будто сам
порожден небесами. Вся эта безмятежность рассеивается в аэропорту, стоит
только ему услышать истошный вой реактивных двигателей. В небе самолеты
кажутся такими маленькими, а на взлетной полосе - что-то уж слишком
большими. А вблизи они должны казаться еще больше - так ведь нет. Вот его