"Джек Лондон. Отступник (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Воспоминание это никогда не посещало Джонни при дневном свете, когда
он бодрствовал. Оно являлось ночью, в тот момент, когда сознание его
гасло, погружаясь в сон. Он просыпался в испуге, и в первую страшную
минуту ему казалось, что он лежит поперек кровати, в ногах. На кровати -
смутные очертания отца и матери. Он не мог припомнить, как выглядел отец.
Об отце он знал лишь одно: у него были грубые, безжалостные ноги.
Ранние воспоминания еще сохранились в его мозгу, но более поздних не
существовало. Все дни были одинаковы. Вчерашний день или прошлый год были
равны тысячелетию - или минуте. Ничего никогда не случалось. Не было
событий, отмечающих ход времени. Время не шло, оно стояло на месте.
Двигались лишь неугомонные машины, да и они никуда не шли, хотя и
вертелись все быстрее.
...Когда ему минуло четырнадцать, он перешел в крахмальный цех. Это
было громадным событием. Случилось наконец нечто такое, что не забудется
за одну ночь и даже за неделю. Наступила новая эра. Это было для Джонни
как бы олимпиадой, началом летосчисления. "Когда я стал работать в
крахмальном" или "до", или "после того как я перешел в крахмальный" - вот
слова, которые не сходили у него с уст.
Свое шестнадцатилетие Джонни отметил переходом в ткацкую, к ткацкому
станку. Здесь снова была заинтересованность, так как платили сдельно. Он и
тут отличился, ибо фабричный горн давно переплавил его плоть в идеальную
машину. Через три месяца Джонни работал на двух станках, а затем на трех и
на четырех.
После двух лет, проведенных в этом цехе, он вырабатывал больше ярдов
ткани, чем любой другой ткач, и вдвое больше, чем многие из его менее
проворных товарищей. И теперь, когда он начал работать в полную силу, дома
зажили лучше. Впрочем, нельзя сказать, чтоб его заработок перекрывал
потребности семьи. Дети подрастали. Они ели больше. Они пошли в школу, а
учебники стоят денег. И почему-то чем быстрее Джонни работал, тем быстрее
подымались цены. Повысилась даже квартирная плата, хотя дом разваливался
на глазах.
Джонни вырос и казался от этого еще более тощим. Нервы его совсем
расшатались, он стал раздражителен и брюзглив. Дети на горьком опыте
научились сторониться старшего брата. Мать уважала его как кормильца
семьи, но к этому уважению примешивался страх.
В жизни Джонни не было радостей. Дней он не видел. Ночи проходили в
беспокойном забытьи. Остальное время он работал, и сознание его было
сознание машины. Вне этого была пустота. Он ни к чему не стремился и
сохранил только одну иллюзию, что он пьет превосходный кофе. Это была
рабочая скотинка, лишенная всякой духовной жизни. Но где-то глубоко в
подсознании, неведомо для него самого, откладывался каждый час работы,
каждое движение рук, каждое сокращение мускулов, - и все это подготовило
развязку, которая повергла в изумление и его самого, и весь его маленький
мирок.
Однажды, поздней весной, Джонни вернулся с работы, чувствуя себя еще
более усталым, чем обычно. За столом царило приподнятое настроение, но он
этого не замечал. Он ел в угрюмом молчании, машинально уничтожая то, что
стояло перед ним. Дети охали, ахали, причмокивая губами. Но Джонни был
глух ко всему.
- Да знаешь ли ты, что ты ешь? - не выдержала наконец мать.