"Джек Лондон. Из неизданных произведений" - читать интересную книгу автора

и предательство противников - все возникло в его мозгу с поразительной
остротой. Разразившись проклятием в адрес улыбающегося демона напротив, он,
качнувшись, вскочил со стула. "Убить!" - дьявольская мысль сверлила
сознание, и, кинувшись на Питиаса, он с диким воплем схватил его за горло.
Он повалил его на шахматы и не со злой яростью, а с исступленной радостью
стал душить и душил, пока лицо у того не почернело и неначалась агония.
Если бы на лестнице не послышались торопливые шаги, для Питиаса все
кончилось бы трагически. Двое полицейских ворвались в комнату и с помощью
Фреда и Джорджа разняли их.
Придя в себя, до крайности смущенный Дамон помог привести в сознание
приятеля.
- Это было типичное для замка Берчхолл убийство, на этот раз едва не
доведенное до конца, - сказал сержант, когда они, стоя на углу, обсуждали
происшедшее. - Всю жизнь племянник Дуинсмор был проклятьем старика. С
детства он приносил ему одни беды. И, повзрослев, доставлял Берчхолу немало
серьезных неприятностей, пока с помощью финансовых махинаций не разорил его
окончательно. У него остался только замок. И вот однажды ночью Дуинсмор
убедил старика сделать замок ставкой в шахматной игре. Это был его последний
шанс. Когда же тот проиграл, то потерял рассудок и, повалив племянника на
шахматный стол, вцепился ему в горло.
- Они что, были хорошими шахматистами?
- Говорят, лучше на свете не бывало.


САКАЙЧО, ХОНА АСИ И ХАКАДАКИ


"Жэк, вы хочет смотреть мой дом?.. Недалеко... Смотреть моя жена. Идем.
Чопи-чопи-алесами, хороший "чоу",
Как завораживают эти слова! ("Чопи-чопи!") Еда! Обед! Какую усладу
вызвали они у меня, самого голодного из всех туристов, когда-либо
скитавшихся по улицам и закоулкам Иокагамы. С самого утра бродил я от
чайного домика к собору, от базара к антикварным магазинам, по горам и
долам, и вот теперь был голоден, подобно той выискивающей добычу прожорливой
акуле, чей зловещий плавник бороздит синие океанские воды под тропиками,
да-да, - я проголодался, как каннибал, и это неожиданное приглашение от
моего рикши случилось как нельзя более кстати. И конечно, я его принял.
Он свернул в сторону, увозя меня от оживленных улиц в бедную и более
замусоренную часть туземного квартала, проехав футов сто по узкому проулку,
он, наконец, остановился у ничем не примечательного домика, о котором с
особой гордостью сказал, что это его дом.
Одна сторона его главной комнаты - гостиной, выходящая в проулок, была
совсем открыта свежему воздуху улицы, на мой взгляд, пришельца с востока,
комнатка показалась крохотной и очень пустой. Пол ее был устлан тонкой,
сплетенной из рисовой соломы, жесткой циновкой, на которой, возле столика,
высотой с четверть метра, обтянутого ажурным шелковым платком, крепко спала
женщина. Это была его жена.
Даже по японским меркам она была ни красива, ни безобразна. Но глубокие
морщины повседневных забот оставили на ее лице свою печать, и во сне оно
оставалось обеспокоенным, боль и тревога исказили ее черты.