"Алексей Лосев. Театрал (Повесть)" - читать интересную книгу автора

меня родителей, и, находившись до полной усталости, присел на скамейке в
нашем маленьком городском скверике. Сидел я не долго, как вдруг заметил одну
странную женскую фигуру, медленно прошедшую раза два мимо меня и в конце
концов севшую на ту же скамейку, что и я. Это была высокая худая дама, вся в
черном, в каком-то неопределенно-гадком пальто, напоминавшем скорее ночной
капот, чем верхнее платье. Что в особенности поразило меня, это ее черная же
вуаль, придававшая ей страшный и таинственный вид. Невозможно было разобрать
ни выражения лица, ни ее намерений, когда она села на этой скамейке почти
что рядом со мною.
Был пасмурный осенний день, клонившийся к вечеру, и уже начинало
темнеть. Изредка перепархивал небольшой дождь, и на душе было томительно.
Городишка наш и без того маленький и ничтожный, да в такую-то погоду едва ли
и могло кому-нибудь взбрести в голову гулять. Поэтому скверик был совершенно
пуст. Да, казалось, и город весь вымер, как в сказке. И никого кроме меня и
этой страшной дамы в черном.
Она посидела всего несколько секунд и, по-видимому, не обращала на меня
никакого внимания. Она держала голову прямо, не глядя на меня. И в таком
виде встала и начала медленно удаляться. Я почувствовал, что автоматически
встаю и двигаюсь за ней, хотя не отдавал себя ровно никакого отчета, куда,
зачем и почему я сейчас иду.
Что ж ты думаешь? Дама шла куда-то на окраину города, ( кажется, даже в
пригород, в какое-то, помню, очень глухое и пустое место. Она не
оглядывалась на меня и не подавала никаких знаков внимания, но я шел и шел,
увлекаемый новыми, неизвестными мне чувствами.
Тут впервые я испытал влечение к женщине.
Собственно говоря, и сейчас я не знаю, было ли это влечение именно к
женщине. Два чувства боролись тогда во мне и даже не боролись, а просто были
вместе, были чем-то одним, чего нельзя было даже и расчленить; это - жуть и
похоть одновременно. Идя за этой страшной женщиной неизвестно куда, я шел
как бы через многоводную и глубокую реку, в бурю, в ненастье и в ночь, по
жидким и трясучим доскам, еле-еле скрепленным и небрежно переброшенным с
одного берега на другой. Идешь это между двумя безднами, и сам не знаешь,
снится ли это или уж такая действительно безобразная и скучно-наглая,
безглазая жизнь. Внизу журчит и шумит холодная и черная река, которой даже и
не видно, а которую только слышно. Наверх же и взглянуть невозможно: того и
смотри пошатнешься и упадешь в реку. Идешь-идешь по этому трясучему мостику;
и уж начинает раздражать, когда же, наконец, прекратится это бессмысленное
акробатство и ступишь на твердую землю. А жить так хочется! В этой
отвратительной, холодной, наглой, бессмысленной реке - так хочется жить,
так хочется жить! И кажется, что вот-вот уже и начинаешь жить, что трепещет
в тебе все живое и внутреннее, и нашептывается что-то ласковое-ласковое,
нежное-нежное... И ты, неведомая и страстная, примешь все - как ласковый
подарок жизни. И ничего от меня не потребуешь, и ни в чем не упрекнешь. А
проснешься завтра с свободной душой и ласково вспомнишь о наслаждении
бытием, о мучительном наслаждении бытием. И ласково простишься со мной и
посочувствуешь бедной человеческой жизни, и трогательно поблагодаришь за
наивное, хотя и мимолетное, счастье. И тьма ненастной ночи не в силах
победить в тебе мужского влечения, и река-то холодная, мрачная, и есть эта
жуткая и сладкая тайна, в которой все наивно-наивно, мучительно-мучительно,
все как-то без мысли, без рассуждения, все сладко и скучно, все трепетно и