"Говард Лавкрафт. Музыка Эриха Цанна" - читать интересную книгу автора

Прошло, пожалуй, не меньше часа. Я сидел, наблюдая, как увеличивается
стопка лихорадочно исписанных истов, и вдруг заметил, что Занн сильно
вздрогнул, словно от какого-то резкого потрясения. Я увидел, что он
пристально смотрит на зашторенное окно и при этом дрожит всем телом, В тот
же момент мне показалось, что я также расслышал какой-то звук; правда,
отнюдь не мерзкий и страшный, а скорее необычайно низкий и донесшийся словно
откуда-то издалека, как если бы издал его неведомый музыкант, находящийся в
одном из соседних домов или даже далеко за высокой стеной, заглянуть за
которую мне так до сих пор ни разу не удалось.
На самого же Занна звук этот произвел поистине устрашающее воздействие:
карандаш выскользнул из его пальцев, сам он резко встал, схватил свою виолу
и принялся исторгать из ее чрева дичайшие звуки, словно намереваясь
разорвать ими простиравшуюся за окном ночную темень. Если не считать
недавнего подслушивания под дверями его квартиры, мне еще никогда в жизни не
доводилось слышать ничего подобного.
Бесполезно даже пытаться описать игру Эриха Занна в ту страшную ночь.
Подобного кошмара, повторяю, мне еще слышать не приходилось. Более того, на
сей раз я отчетливо видел перед собой лицо самого музыканта, на котором
словно застыла маска невыразимого, обнаженного ужаса. Он пытался вымолвить
что-то -- словно хотел отогнать от себя, услать прочь нечто неведомое мне,
но для него самого определенно жуткое.
Скоро игра его приобрела фантастическое, бредовое, совершенно
истеричное звучание, и все же продолжала нести в себе признаки несомненной
музыкальной гениальности, которой явно был наделен этот странный человек. Я
даже разобрал мотив -- это была какая-то дикая народная венгерская пляска,
из тех, что можно иногда услышать в театре, причем тогда я отметил про себя,
что впервые Занн заиграл произведение другого композитора.
Громче и громче, неистовее и яростнее взвивались пронзительные,
стонущие звуки обезумевшей виолы. Сам музыкант покрылся крупными каплями
пота, извивался, корчился всем телом, то и дело поглядывая в сторону
зашторенного окна. В его бешеных мотивах мне даже пригрезились сумрачные
фигуры сатиров и вакханок, зашедшихся в безумном вихре облаков, дыма и
сверкающих молний. А потом мне показалось, что я расслышал более отчетливый
и одновременно устойчивый звук, исходящий определенно не из виолы -- это был
спокойный, размеренный, полный скрытого значения, даже чуть насмешливый
звук, донесшийся откуда-то далеко с запада.
И тотчас же в порывах завывающего ветра за окном заходили ходуном
ставни -- словно таким образом природа вздумала отреагировать на сумасшедшую
музыку. Виола Занна теперь исторгала из себя такие звуки -- точнее даже не
звуки, а вопли, -- на которые, как я полагал прежде, данный инструмент не
был способен в принципе. Ставни загрохотали еще громче, соскочили с запора и
оглушительно захлопали по створкам окна. От непрекращающихся сокрушительных
ударов стекло со звоном лопнуло и внутрь ворвался леденящий ветер, неистово
затрещали сальные свечи и взметнулась куча исписанных листов, на которых
Занн намеревался раскрыть мучившую его душу ужасную тайну. Я посмотрел на
старика и убедился в том, что взгляд его начисто лишился какой-либо
осмысленности: его голубые глаза резко выпучились, остекленели и словно
вообще перестали видеть, тогда как отчаянная игра переросла в слепую,
механическую, невообразимую мешанину каких-то неистовых звуков, описать
которую не способно никакое перо.