"Говард Ф.Лавкрафт. Картинка в старой книге" - читать интересную книгу автора

глубокого сна, и я уже без прежнего удивления продолжал прислушиваться к
скрипу шагов, доносившемуся с лестницы. Поступь была тяжелой и в то же время
какой-то уж слишком осторожной; такое странное сочетание привело меня в
замешательство. Потом шаги замерли, и спустя несколько секунд, в течение
которых обитатель дома, должно быть, разглядывал стоявший в прихожей
велосипед, я услышал, как он возится с задвижкой, после чего обшитая
дубовыми досками дверь распахнулась настежь.
В проеме возникла персона столь примечательной наружности, что я
удержался от изумленного возгласа, лишь вовремя вспомнив о правилах хорошего
тона. Лицо и фигура вошедшего вызвали во мне смешанное чувство испуга и
восхищения. Передо мной стоял седовласый старец, одетый в рубище, ростом не
менее шести футов и, несмотря на возраст и очевидную нужду, еще достаточно
крепкого и сложения. Длинная всклокоченная борода полностью закрывала ему
лицо, которое имело какой-то неправдоподобно румяный и свежий цвет и было
едва тронуто морщинами, на высокий лоб ниспадала прядь седых волос, густых,
как у юноши. Голубые глаза его, слегка налитые кровью, глядели остро и
испытующе. Если бы не вопиющие неухоженность и неопрятность, облик этого
человека можно было бы назвать не только впечатляющим, но и благородным.
Однако эта неухоженность придавала ему настолько отталкивающий вид, что ни
лицо, ни фигура уже не могли поправить положение. Во что конкретно был одет
старик, я даже затрудняюсь сказать в моем представлении это была просто
масса лохмотьев, из-под которых торчала пара тяжелых сапог. Нечистоплотность
же его превосходила всякое описание.
Как наружность вошедшего, так и тот непроизвольный страх, который он
мне внушал, приготовили меня к какой-нибудь грубости с его стороны, и потому
я даже вздрогнул от удивления и ощущения какого-то жуткого несоответствия,
когда он жестом пригласил меня сесть и заговорил слабым старческим голосом,
проникнутым льстивым подобострастием и заискивающим радушием. Выражался он
весьма своеобразно на той примитивной разновидности новоанглийского
диалекта, которую я считал давно вышедшей из употребления, и все время, пока
он разглагольствовал, сидя напротив меня за столом, я прислушивался не
столько к смыслу, сколько к характерным оборотам его речи.
- Что, небось, в дождик попали? начал хозяин. Очень славно, что вы
оказались так близко от дома и не погнушались зайти. А то я, вишь, маленько
соснул, иначе бы враз услыхал. Эх, старость не радость, сынок, а в мои лета
самое первое дело крепкий сон. Далеко ли путь держите? С той поры, как
убрали аркхэмскую станцию, редко встретишь на этой дороге прохожего
человека.
Я ответил, что направляюсь в Аркхэм, и извинился за непрошеное
вторжение. Старик продолжал:
- Рад видеть вас, юный сэр. Нечасто сюда наведываются чужаки, так что
мне, старику, и словом-то перекинуться не с кем. Сдается мне, что вы аж из
Бостона, верно? Самому мне там, правда, бывать не случалось, но городского
я, если увижу, то завсегда отличу. Жил тут у нас в восемьдесят четвертом
один горожанин, работал учителем, стало быть, в школе, а потом вдруг куда-то
сгинул, и с тех пор о нем ни слуху, ни духу...
В этом месте старик как-то странно захихикал, но когда я спросил его,
чем вызван этот смех, он промолчал. По всем признакам, хозяин дома находился
в чрезвычайно веселом расположении духа и не скрывал своих причуд, о которых
можно было догадаться уже по одному тому, как он ухаживал за своей