"Говард Лавкрафт. Шепчущий в ночи" - читать интересную книгу автора

человеком, утверждавшим, что он является шпионом потусторонних существ, тем
самым человеком, который впоследствии покончил с собой. Легко было
предположить, что самоубийца являлся по-настоящему сумасшедшим, но смог при
этом заставить наивного Эйкели - к тому же подготовленного к этому своими
фольклорными изысканиями - поверить в его бред. Что же до его последних
соображений, то было похоже, что невозможность нанять себе прислугу
объясняется тем, что невежественные соседи Эйкели, так же, как и он,
убеждены в том, что его дом по ночам осаждают сверхъестественные чудища.
Собаки, разумеется,'тоже лают по-настоящему.
Наконец, что касается записи фонографа, то я не сомневался, что либо
это были звуки, издаваемые животными и напоминавшие человеческую речь, либо
же звуки эти издавало некое скрывающееся среди холмов человеческое
существо, которое деградировало по какой-то причине до животного состояния.
Тут мои мысли обратились к черному камню с иероглифами. Да, и что могли
содержать фотографии, которые Эйкели намеревался мне выслать и которые
старожилы нашли столь пугающими?
По мере того, как я раз за разом перечитывал письмо, меня не покидало
ощущение, что мои оппоненты располагают данными, более серьезными, чем я
предполагал ранее. В конце концов, в этих заброшенных, необитаемых
местностях, близ холмов, могли обитать какие-то странные уродцы, жертвы
дурной наследственности, хотя, разумеется, они и не были чудовищами со
звезд, как утверждали легенды. И если они существуют, то присутствие
странных тел в бурных потоках становится вполне объяснимым. И я начал
испытывать чувство стыда от того, что сомнения в прежней моей правоте
породило нечто столь эксцентричное, как письмо Генри Эйкели.
В конце концов, я ответил на письмо Эйкели, взяв при этом тон
дружелюбного интереса и попросив дополнительных подробностей. Ответ его
пришел почти немедленно; и в конверте было несколько фотографий,
иллюстрирующих то, о чем он рассказывал. Глянув на эти фотоснимки, я ощутил
удивительное чувство страха и прикосновения к чему-то запретному; ибо,
несмотря на неясность изображений, они обладали дьявольской внушающей
силой.
Чем больше я смотрел на них, тем больше убеждался в том, что моя
серьезная оценка Эйкели и его истории была вполне оправданной. Без всякого
сомнения, эти фотографии содержали убедительное доказательство
существования на вермонтских холмах явления, лежащего далеко за пределами
наших привычных знаний и представлений. Самое жуткое на этих фотографиях
представляли собой следы - снимок был сделан, когда яркое солнце осветило
клочок голой земли где-то на пустынной вершине. Даже беглый взгляд позволял
убедиться, что это не мистификация; ибо четко очерченные камни и лезвия
трав полностью исключали подделку или двойную экспозицию. Я назвал это
"отпечатком ноги", но "отпечаток когтя" было бы точнее. Даже сейчас я не
могу описать этот след, избежав сравнения с ужасным, отвратительным крабом,
причем была какая-то неопределенность в направлении этого следа. Он был не
очень глубоким или свежим отпечатком и по размеру не превосходил размер
ноги среднего человека. Из центральной подушечки выходили в противоположных
направлениях пары зубьев пилы - вид их сбивал с толку, если вообще этот
объект являлся исключительно органом движения.
Другая фотография - явно с большой выдержкой, сделанная в тени, -
представляла собой изображение входа в лесную пещеру, отверстие которой