"Майя Луговская. Колесо " - читать интересную книгу автора

- Очень хорошо, очень хорошо. Обязательно привозите к нам художника, -
радовалась секретарь.
Уходя из клиники, она размышляла о том, как вторглась в мир его
кабинета, как заранее продумывала манеру своего поведения, нарушая все
нормы. "Что только приходит в голову?.." Ей казалась легкомысленной, даже
бесстыдной эта уловка с портретом. Но она смутно чувствовала, что и эта
уловка чем-то сможет ей помочь.

Отыскать приятеля-художника оказалось непросто. Наконец, с трудом, ей
удалось дозвониться к нему:
- У вас имеется блестящая возможность проявить свой талант, - начала
она, - я нашла вам модель. Необходимо, поймите, необходимо сделать портрет
для выставки. В депрессии? Провалили вашу картину? Я была уверена, что так и
будет, предупреждала. Теперь напишите портрет и примут без разговоров. Чей?
Увидите. Кота в мешке? Так я же говорю вам, что увидите. Можете мне
поверить. Интригую? Ну если хотите, пожалуйста: хирург, светило... Вы не
только захотите его писать, но и лепить станете.
Был неоперационный день, когда она вместе с художником зашла в кабинет.
Их встретила секретарь, обрадованно забеспокоилась:
- Присаживайтесь, располагайтесь, как вам будет удобно. Шефа нашего
рвут на части, не обращайте внимания. Он должен появиться с минуты на
минуту. Не стесняйтесь, начинайте сразу рисовать. С ним надо построже. Пусть
позирует. Чем вы будете? Масляными красками?
- Вас тоже непременно надо порисовать, - сказала она секретарю, - и
лучше всего пастелью. Эти припухшие глазки, нежность кожи.
- Меня-то не обязательно. Что уж там, все ушло, дети взрослые. Шефа,
шефа!..
Появился шеф и заполнил собой кабинет.
Художник походил на охотничью собаку, сделавшую стойку.
Шеф сидел в своем кресле, бросив тяжелые руки на стол. Художник искал
ракурс, поворот, свет. Отходил, подходил, советовался с ней, наконец взял
альбом:
- Прекрасно, прекрасно. И как хорош этот синий пуловер с белой
сорочкой. Я так и буду писать, в этом синем, - и стал делать набросок.
Она оставила их и пошла в палату к сестре.
Взгляд сестры говорил: "Я боюсь. Иду на все эти мучительные испытания
потому, что верю в тебя, как и всегда верила. Ты не подвергла бы меня всему,
если бы не знала, что я поправлюсь. Знаю тебя, знаю, как неистощима твоя
энергия, как тебе самой необходима сейчас эта борьба за меня. Вижу, как
бьется в тебе сила жизни. Все понимаю. Боюсь. И тоже хочу жить".
Она с ложечки покормила сестру и подробно, в мизансценах, весело
рассказывала, как в кабинете шефа орудует сейчас художник. Она старалась
развлечь сестру своим шутливым рассказом. И ей это удавалось. Сестра, как
всегда, любовалась ею, пока не начинались озноб и рвота.
Мучительно было делать веселое лицо, не допускать сомнения. Она до
изнеможения уставала от этой повседневной игры и, приходя домой,
чувствовала, как ее покидают силы.
Неотвратимость конца становилась реальнее. "Состоится ли операция?
Успеет ли?" Ни на людях, ни на работе, ни даже во сне она не могла теперь
найти успокоения. Единственное место, где она чувствовала себя защищенной, -